Перед Таисией держу лицо, демонстрирую улыбку в тридцать два зуба, склоняю голову к Якобу… Но стоит нам остаться наедине - вся моя бравада улетучивается. Стою на пороге комнаты, застыв как статуя, и пялюсь на кровать.

Якоб проходит первым, выключает большой свет и включает торшер. Теперь комната освещена совсем слабо, но я благодарна за это, хоть и не знаю причины, по которой Штаховский так сделал. Не знаю что делать, как вести себя. Подхожу к окну, смотрю на белые хлопья снега, густо валящие сверху. Буря почти стихла, но выбраться из этого дома даже завтра будет, наверное, затруднительно. Якоб подходит ко мне, и молча встает рядом, тоже смотрит в окно. А я на его профиль смотрю, такой невероятно притягательный для меня, отблески торшера освещают его неясными полутонами и как завороженная наблюдаю, пока не одергиваю себя.

- Что теперь будем делать, малышка? – вздыхает Якоб. Он словно и не ко мне обращается. Слишком мягко. Почти нежно. Но даже чувствуя, что думает о другой, таю от его голоса – так редко бывающего нежным.

Штаховский отходит от окна к столику, на котором стоит пара графинов.

- Выпьешь, принцесса? Ты выглядишь замерзшей. В таких больших домах отопления вечно не хватает. По детству помню – просыпаешься как в леднике.

- Хочешь напоить меня, Штаховский? – спрашиваю колко, но принимаю протянутый бокал. Первый глоток коньяка обжигает горло. От второго по телу разливается благодатное тепло.

- Вкусно?

Обернувшись, понимаю, что Якоб стоит гораздо ближе, чем я предполагала. Он внимательно наблюдают за мной, его глаза блестят в полумраке, и в них такая глубина, аж дух захватывает. Вот только чувствую – мыслями он не здесь. Успеваю заметить промелькнувшую во взгляде боль. И тоску. По Мотыльку, конечно же. Нелегко Штаховскому сегодняшний праздник дается. И от этого внутри все вспыхивает и горит, приятное тепло в ядовитый огонь превращается.

- Гадость, - провожу пальцами по стеклу бокала. – Как, впрочем, и весь этот лицемерный вечер в кругу бывших друзей. Тоска зеленая. - Взгляд Штаховского неотрывно следует за каждым движением моего пальца и это почему-то нервирует. - Спать хочу. Может ты найдешь себе другую комнату? Это же глупо, мы двое в одной постели…

- А что такого? Чего ты вдруг такой пугливой стала? Весь вечер была так воинственна. Я и сам почти поверил, что мы пара.

- Я… не могу спать с тобой в одной постели, - голос сел почти до сипоты.

- И я не прыгаю от счастья, если ты не заметила, - хмуро отвечает Якоб. – Но давай не будем капризничать.

- Ты ляжешь на полу?

- Еще чего. Ты поспишь в ванной.

- Ни за что!

- Да я прикалываюсь, Морковка. Ну чего ты такая взрывная. Не бойся, я тебя не трону. Ты же девственница, папино сокровище, помнишь? Главное сама меня не касайся. И все будет в порядке.

Произнеся эту уничижительную тираду, Якоб скрывается в ванной. А я падаю на постель и кусаю губы. Что делать? Это безумие. Каждый раз когда оказываемся рядом, нас охватывает ураган. Это и ярость, и ненависть и желание одновременно. Они раздирают на части, калечат. И знание этого не помогает избежать последствий. Только сильнее засасывает в воронку.

Подхожу к высокому зеркалу на подставке, разглядывая свое отражение, снова и снова вспоминаю наш сегодняшний поцелуй. Зачем я это сделала? Что на меня нашло? Ревность? Желание привлечь внимание? Якоб целовал меня грубо, равнодушно. Напоказ. И злился, что поставила его в такое положение. А мне все равно было хорошо как никогда. Хотелось, чтобы этот поцелуй не заканчивался. Никакого стыда, что все смотрят. Что Якоб использует меня, потому что сама предложила, позволила.