Я рассчитывал сползти с внутренней стороны стены на безлюдную глухую улицу, где были мои же склады простого белого шелка для отправки в громадный и ненасытный Бизант. Но именно там, под стеной, почему-то разместился на ночлег известный всему Восточному рынку персонаж, носивший откровенно фальшивое имя Удай-Баба, с ударением на последнем слоге. Профессиональный святой, то есть проповедник изобретенной им лично религии, был перманентно грязен, бородат и космат. Правда, в отличие от прочих пророков Инда и Бактрии, он был вполне нормален и разумен – стоило только присмотреться к его ехидным глазам навыкате между вывороченных красных век. Кстати, после двух-трех бесед с Удай-Бабой на темы вечности, воздаяния и плотской любви как религиозного ритуала у меня возникло неопределенное подозрение, что кроме проповедей он занят такой же, скажем так, торговлей шелком, что и я. Уж очень удобно быть человеком, которого никто не спрашивает, куда он идет, почему появляется и исчезает и с кем разговаривает.

Вот эта личность и подпирала теперь стенку, которую я переползал уже буквально на животе, выглядя при этом куда более святым человеком, чем сам Удай-Баба, то есть до невозможности грязным, с лоснящимся и исцарапанным лицом, с непокрытой головой и застрявшим в волосах сором.

Удай-Баба широко открытыми глазами следил за моим падением на мягкую землю и попытками встать затем на ноги, которые уже буквально подламывались.

Дальше, за складами, все было просто. Можно было не оглядываться назад и вверх – не гонится ли еще за мной седой арбалетчик. У меня не было сомнений, что своими летящими прыжками он легко догнал бы меня. А раз этого делать не стал, то действительно был не врагом мне, а спасителем.

Здесь, на рынке, пахло погасшими углями, закапанными застывшим уже мясным соком, и перемещались, как тени, уборщики мусора. Ковыляющий на одеревеневших ногах, изодранный и вывалянный в грязи согдиец тут никого удивить не мог – подумаешь, караванщик, выпивший еще днем лишний чайник вина и только что проснувшийся в канаве.

Так, без сил, добрался я до нашего подворья, где, как обычно, еще горели масляные плошки и полулежали на коврах редкие посетители, решившие провести здесь всю ночь.

Но далеко идти не пришлось. Меня уже у ворот перехватили сильные парни с обычно лишенными выражения, а сейчас встревоженными лицами. Похоже, здесь знали о случившемся все в подробностях еще до моего прихода. Парни буквально внесли меня под старое раскоряченное дерево, украшенное фонариками со свечами внутри. Мне навстречу спешил мой дорогой Сангак, сияя щербатой улыбкой, от которой людям, незнакомым с ним, часто становилось не по себе. Он проследил, как меня укладывают на уже ждавшие ковры и подушки, затем пощелкал пальцами единственной руки над головой.

Перед моим носом возникло пахнущее хлебом прохладное пиво в кувшинчике. Как только я прикончил его одним длинным глотком, кувшинчик буквально растаял в воздухе, и мягкие женские руки – не меньше двух пар – начали ласкать мою шею, лицо и даже макушку полотнищами нежнейшего муслина, пропитанными теплой имбирной водой. Капли стекали мне за ворот, это было щекотно и чертовски приятно.

– Скоро согреется достаточно воды для бочки, хозяин, – без выражения проговорил Сангак, чья недвижная туша заслоняла от меня луну. Он сейчас был похож на чудовище из императорского зоопарка, изловленное в низовьях Великой реки, – толстые лапы-колонны, лысая макушка между двух подвижных ушек, маленькие глазки. Оставался только рог на носу, которого Сангак был, конечно, лишен.