– Четыре дня как муж мучается, не может встать с постели, – говорит она. – Не знаю, что и делать. – Она с тревогой смотрит в сторону Иньяцио, работающего пестиком. Неужели они смогут вылечить его? – Не знаю, куда и податься! Пришлось заложить серьги, чтобы заплатить доктору.

– У вашего мужа жар? Сильный? – Паоло трет подбородок.

– Места себе не находит, ворочается в постели…

– Ему плохо, бедняге… Конечно, если сильный жар… – Иньяцио показывает на большую банку у себя за спиной. Паоло все понимает.

Щепоть темной коры падает в ступку.

Женщина недоверчиво смотрит на Иньяцио.

– Что это?

– Это хина. Кора дерева, которое растет в Перу, ее используют для лечения лихорадки, – терпеливо объясняет Паоло.

Женщина волнуется, шарит по карманам. Иньяцио слышит звон пересчитываемых монет.

– В этот раз не надо платить, не беспокойтесь, – говорит он.

Она не верит своим ушам. Достает деньги, кладет на прилавок несколько тари[3].

– Но другие…

Паоло накрывает своей рукой ее руку.

– Другие – это другие, они делают так, как считают нужным. Мы – Флорио.

Так все и начинается.

Идут недели одна за другой. Приближается Рождество.

Однажды, когда колокола только пробили полдень, в лавку приходит Джузеппина. Муж и деверь откладывают в сторону банки и аптекарские весы.

– Я принесла вам обед, – говорит Джузеппина. У нее с собой корзина с хлебом, сыром, оливками. Иньяцио ставит перед ней стул, предлагает сесть, но она отрицательно мотает головой: – Мне пора. Там Виктория одна с Винченцо.

Паоло берет ее за руку:

– Не убегай.

Он просит странно мягким тоном, и она осторожно садится рядом с мужем, который протягивает ей кусок хлеба, смоченный в оливковом масле.

– Я уже поела.

Он сжимает ее руку:

– И что? Возьми еще.

Джузеппина соглашается. Но глаз не поднимает.

Иньяцио медленно жует. Смотрит на брата и невестку.

Шутят. Или, вернее, Паоло шутит. Джузеппина берет кусочки, которыми он ее угощает, но лицо у нее напряжено.

В дверь стучат.

– Кто еще там, поесть спокойно не дадут… – Паоло вытирает рот рукавом и идет в лавку. Иньяцио дожевывает последний кусочек сыра и тоже встает.

Джузеппина хватает его за рукав:

– Иньяцио!

Голос у Джузеппины суровый, ему даже кажется, это брат его окликает.

– Что?

– Мне нужна твоя помощь. Я… – Из соседней комнаты доносится звон бальзамариев. – Я хочу отправить письмо Маттии. Ты поможешь написать?

Иньяцио оборачивается:

– А разве Паоло не может тебе помочь?

– Я просила его. – Рука Джузеппины, лежащая на столе, сжимается в кулак. – Он ответил, что у него нет времени, а тут еще я со своими просьбами. Но я знаю, он просто не хочет, а когда я сказала ему об этом, он разозлился. Маттия не знает, как у нас дела, как мы устроились… Раньше мы с ней каждый день виделись в церкви. А сейчас я даже не знаю, жива ли она, я просто хочу ей написать…

Иньяцио вздыхает. Эти двое, как вода и масло: можно налить в одну чашку, но они не смешаются.

Она говорит тихо. Берет его за руку, сжимает его ладонь.

– Я не знаю, к кому обратиться. Мне и поговорить здесь не с кем, не хочу рассказывать человеку постороннему о своих делах. Хотя бы ты, помоги мне.

Иньяцио молчит, думает. Нужно ответить: нет. Пусть обращается к писарю. Он не хочет знать, почему у нее такое несчастное лицо или почему она отталкивает Паоло.

Знать не хочет, но все равно знает: он видит и слышит их каждый день, даже если они не ругаются громко. Есть вещи, которые слышишь не ушами – их ощущаешь душой. А он любит их обоих, хоть и оказался между ними.

И тогда он, кроткий брат, терпеливый и добрый, чувствует, как внутри шевелится змея, ядовитая гадюка. Иньяцио умеет ее сдерживать, побивать камнями, он не имеет права ее выпускать. Он не может учить Паоло, как тому обращаться с женой.