И снова в дорогу! Гезнур пришпорил коня, принимая вправо, что бы объехать громоздкие осадные машины, груженные на неуклюжие возы. За спиной зашевелился конвой, всадники поочередно пускали лошадей, перестраиваясь в колонну по одному. Кое-кто из молодых латников уже выезжал на обочину, чтобы, не теряя времени скакать рядом с дорогой – им передалось нетерпение короля. А Гезнур спешит, Гезнур торопится, многое нужно успеть и вовремя возвратиться в столицу, чтобы возглавить войско в предстоящих походах. Над головой короля развевается знамя с белым драконом. Неистовый брат Адорик пал на поле брани, успев выкрикнуть рыцарям: «Если мы победим сегодня здесь, то завтра это знамя будет развеваться над всем Миром! Мир будет называться „Гева“»… Гезнур не столь поэтичен, нет, он не претендует на власть над Миром, однако для того, чтобы знамя с драконом по-прежнему развевалось над Гевой, Гезнур готов драться насмерть.

Король почувствовал, что конь выдыхается, и снова сменил аллюр, чтобы животное перевело дух, еще не меньше часа пути, потом остановка в замке Мнорих… там готовы сменные лошади – и снова в путь. Скорей, скорей!

Император шагал по гулким темным коридорам вслед за солдатами. Участникам совета ничего иного не оставалось, как последовать за ним – теперь они топали за его величеством, а впереди, поминутно озираясь, шагал гвардеец с факелом. Солдатик был вовсе не рад выпавшей на его долю чести, уж больно печальным казался повод… Валлахал был безлюден и мрачен – ночью особенно. Коклос, не поспевавший за размашисто шагающими спутниками, принялся ныть:

– Решительно не понимаю, почему такая спешка. Дело предстоит темное, страшное и зловещее, неужто нельзя исполнить его хотя бы днем? Именно ночью, именно ночью! Гремящие цепи, зловещие порывы холодного ветра… Перед каким зрителем мы разыгрываем темную мистерию?!

Алекиан остановился. Маршал, который шагал следом, едва не врезался в резко развернувшегося императора и спешно посторонился.

– Мистерию? Ты считаешь, что я разыгрываю мистерию?

Шут сообразил, что ляпнул лишнее, и попятился, растворяясь во мраке.

– Мистерию… Перед Гилфингом, перед Гангмаром… Какая разница? Я тебе велел убираться, дурак! – Коклос не узнавал голос «братца», вдруг ставший резким и суровым. – Я же говорил тебе: убирайся! Ты мне не нужен, Коклос!

Алекиан отвернулся, и солдаты с факелами поспешно, даже суетливо двинулись дальше. Коклос прекратил жалобы, но не отстал и семенил следом, хотя ему приходилось время от времени пускаться бегом, чтобы не потерять огонь факела.

Провожатые указали Алекиану темный подвал, заваленный хламом – туда заговорщики в беспорядке сбросили несколько десятков трупов, издающих теперь совершенно нестерпимую вонь. Солдаты, обнаружившие тела, закутали лица тряпьем и объяснялись между собой знаками, но выказать недовольства не посмел ни один. Гиптис пролаял несколько слов – благодаря его чарам смрад несколько уменьшился. Императору указали тела отца и двоюродного дяди, откопанные солдатами из-под других – обезображенных раздетых покойников. Алекиан подошел и остановился над жуткими останками. Все притихли.

Сэр Брудо пробормотал что-то насчет носилок и удалился, прихватив с собой нескольких солдат. Коклос выскользнул за ним. Войс с Кенпертом были бы рады сбежать следом, но не могли решиться – император-то оставался! Прошло не меньше получаса, прежде чем возвратился маршал. Его солдаты в самом деле приволокли наспех изготовленные из плащей и древков пик носилки. Тела Элевзиля и Кениамерка осторожно погрузили – Алекиан оттолкнул солдата и сам вцепился в импровизированную рукоятку.