– Бросьте, дамы! Мне лично мистер Форбиден показался очень интересным собеседником. Хоть и несколько эксцентричным, конечно.

– Но нечто недоброе в нём всё-таки есть, – высказался Том. – И его глаза…

– Да-да! А ведь глаза – зеркало души, – не преминула вставить матушка.

– В таком случае я – образец серой бесхарактерной личности, зато в тихих омутах Бланш обязаны водиться келпи[7], – сказала я вполголоса, ни к кому особенно не обращаясь. – Но, видимо, им до того нравится купаться, что за все эти годы они так ни разу и не вынырнули.

Том рассмеялся, отец хмыкнул, Бланш лишь хлопнула ресницами, но взгляд матери окатил меня ледяной волной. Впрочем, тут отец завёл разговор о возможной дальнейшей судьбе леди Хепберн, матушка охотно в него включилась, и посему буря снова обошла меня стороной.

Когда перешли в гостиную пить чай, Том, решительно поглядев в глаза матушки, внезапно попросил её выйти «куда-нибудь в уединение». Та тут же поднялась с кресла – с притворным удивлением на лице, – чтобы молча повести дорогого гостя в библиотеку. Стоило им скрыться за закрытыми дверями, как в гостиной повисла тишина; отец с излишней беззаботностью набивал трубку, Бланш с лучезарной улыбкой смаковала свой чай.

– Можете не изображать неведение, – устало произнесла я, тщетно пытаясь вернуть упавшее сердце на его законное место в груди. – Всё равно актёры из вас, честно говоря, никчёмные.

Отец виновато закашлялся.

Конечно, Том не просил у матери моей руки. Он уже испросил разрешения у отца, и другое ему было не нужно. Должно быть, сейчас он лишь желал получить совет, как лучше обставить своё предложение: дождаться лорда Чейнза или высказаться сейчас; сделать это при всех, – или же ему позволят остаться со мной наедине.

Зная матушку, я не сомневалась, что́ именно ему посоветуют.

Двери отворились, и отлучившиеся вернулись к нам: вначале мать, промокавшая сухие глаза кружевным платком, а за ней Том, направившийся прямо к моему креслу. На его бледных щеках пылал румянец волнения.

Когда друг опустился на одно колено, обратив сияющий взор на моё лицо, я лишь отчаянно взглянула на него сверху вниз.

– Ребекка, я не хочу утомлять тебя множеством красивых слов. Скажу лишь то, о чём ты могла догадаться уже давно: я люблю тебя. Больше солнца, больше неба, больше жизни своей. Отныне в твоих руках сделать меня счастливейшим человеком на этой земле… или осудить на гибель. – Том взял мою руку в свою. – Я прошу тебя стать моей женой.

Я сидела, глядя в его зелёные глаза. Давно, до боли давно знакомые, известные мне до едва заметных светлых точек вокруг зрачка.

Капкан захлопнулся. Удавка захлестнулась. А мне не остаётся ничего, кроме как затянуть её собственной рукой.

О, да, матушка прекрасно знала, что посоветовать. Если наедине с Томом я ещё могла набраться смелости и попросить время на раздумье, то здесь и сейчас, под выжидающими взглядами всех, кто иначе не даст мне жизни, я не чувствовала в себе этой смелости.

Я глубоко вдохнула.

– Том…

Требовательный стук дверного молотка заставил меня вздрогнуть.

– Это ещё кто? – почти рявкнула мать.

Не задумываясь о том, что делаю, желая хоть на время ослабить петлю, стягивающую мою шею, я встала, бесцеремонно вырвав свою руку из пальцев Тома, и почти выбежала из комнаты.

– Фоморское[8] отродье! – ругался знакомый голос, отвечая Нэнси, нашей горничной. – Отродясь со мной такого не случалось…

Я изумлённо застыла посреди холла.

– Мистер Форбиден?..

«Корсар» немедленно вскинул голову, обратив на меня разноцветный взор.