– Что ты, Анна, зачем кому-то убивать тебя? Я лишь помочь хочу.

– Спасибо.

Она берет флакон, хранящий тепло рук Мари. Принимать капли Анна не станет. Она уже сжилась, свыклась со своей мигренью. Старая подруга, что предупреждает о визите нервным биением пульса, запахами, которые становятся вдруг резки, и невыносимо яркими красками. Правда, в этом доме нет им места, и Анна мысленно благодарит Франца за этакую заботу.

В комнате она падает на стул и сидит, разглядывая свое отражение в очередном зеркале. Постарела? Верно. Еще тогда, после смерти сестры, разом и вдруг, а никто не заметил ни этой ранней седины, ни морщин, ни изменившегося выражения темных глаз… горя, в праве на которое Анне отказали.

Она потерла виски, подумав, что уже сегодня вновь сляжет на несколько дней. И ладно, пускай, она спрячется в этой небольшой комнате от всего мира, хотя рано или поздно придется открыть дверь. Анна вытягивала из волос шпильки и бросала их перед зеркалом. Сама же справилась и с платьем, привыкла обходиться без помощи прислуги.

Муж… ее бестолковый жалкий муж, существо, на которое Анна возлагала такие надежды, напился на свадьбе и щедрой рукой одарял сослуживцев. Кутил с неделю, и в спальне ее появлялся пьяным, порой слишком пьяным, чтобы исполнить свой долг. А когда мог, то… всякий раз поутру Анна ощущала себя грязной, но мирилась и с грязью, и с ним, с его нелепым прозвищем, от которого он так и не отказался, с перегаром и табаком, пьяными загулами и любовницей. Ее существование он не потрудился скрыть. Анна приняла его долги, пыталась платить, все еще надеясь, а он так и не смог дать ей то единственное, что Анне от него требовалось. Будто Всевышний таким вот способом в очередной раз показал Анне ее никудышность.

– За что? – одними губами спросила она у зеркала.

Молчало. Отражало женщину с излишне худым строгим лицом. Оно рисовало портрет с издевательской тщательностью, не забыв ни одной морщинки, ни одного седого волоска.

Анна вздохнула: смирилась ведь, так отчего ж на глазах закипали злые слезы?

Переодевшись в рубашку, длинную, под самое горло, она вернулась к зеркалу и взялась за щетку. Волосы сохранили прежнюю густоту и проволочную жесткость.

Франц вошел без стука.

Хотела возмутиться, но смолчала. Лишь отложив щетку, поднялась за халатом.

– Тебе нет нужды бояться меня, – тихо произнес Франц.

– Я и не боюсь.

Она давно растеряла собственные страхи, пожалуй, чуть раньше, чем достоинство.

– Ты замерзнешь, – с упреком произнес Франц.

Халат был старым, чиненным, но любимым. Ткань выцвела и поистрепалась, однако мягкость ее, особый аромат приносили Анне утраченное душевное спокойствие.

– Не стоит волноваться за меня.

Зачем он пришел? Разглядывает. Посмеяться вздумал?

– Стоит, – он тряхнул головой и, запустив руку в темные кудри, дернул. – Анна, я… не умею красиво говорить. Никогда не умел. Помнишь, заикался все время?

– И краснел еще.

Щеки Франца вспыхнули.

Краснеет.

– Да, краснел, – эхом отозвался он. – С нею было сложно. А ты… у тебя всегда находилось для меня время. Ты была другом.

Ей не оставалось ничего иного, хотя, видит Бог, Анна желала бы. Порой она почти решалась предложить себя этому мальчишке, нет, не женой, но любовницей. Все равно ведь впереди пустая тусклая жизнь, так отчего бы не получить хотя бы пару дней счастья?

– Я ведь знал, что… – он присел на пол и взял руку Анны, поднес к губам, согревая дыханием. – Я видел по глазам, но…

– Ты любил Ольгу.

И продолжает любить, но ему стало не хватать писем и ускользающих воспоминаний.