Отхожу от окна и сажусь за последнюю парту, где аккуратно разложены мои вещи. Пока все еще размещаются на своих местах, я уже отодвигаю тетрадь со сделанной домашней работой на край стола. Складываю руку на руку, расправляю плечи, выпрямляю спину и внутренне готовлюсь к тому, что сейчас начнется буря.

В новом учебном году это всего-то второй день, а вчера ребята не успели оторваться на мне язвительными расспросами – уроки постоянно нарушала суета, нас долго и утомительно поздравлял директор, читал нотации и сыпал поучениями завуч. Приходил наш первый учитель, в миллионный раз напоминал о страшной легенде про голодного духа гор и просил обходить стороной скалу Печали, с которой за лето сорвались – а может, и прыгнули – три девушки.

Первый день был лишь тягостным вступлением в наступивший трудный год учебы.

Но сегодня – другое дело.

Сегодня одноклассники уже расслабились и как рыбы в воду нырнули в привычную среду.

– Эй, Луна, ты похорошела за каникулы, давай встречаться, – Игорь оборачивается за второй партой и швыряет мне колкость.

Класс взрывается смехом.

Отвернувшись к окну, стараюсь не смотреть на ребят, но чувствую, как липко их взгляды обвивают меня в ожидании ответа. Я не могу наверняка знать, о чем они думают, но едкое злорадство просто висит в воздухе.

Что станет причиной насмешек сегодня? Моя устаревшая одежда? Моя прическа? Мои уши, которые кажутся громоздкими на фоне небольшого лица? Моя неловкость и долговязость? Мой тихий голос? Мои консервативные родители или наш особняк с садом на пять гектаров? Я хотела бы знать, куда придется удар, тогда я могла бы подготовиться, ответить или хотя бы усмирить обиду.

Казалось бы, пора привыкнуть, но нет – обида в десятом классе так же остра, как в первом.

И я молчу. За лето я научилась молчать еще лучше, чем всегда.

Я не стану ничего говорить, потому что мои сверстники безжалостные, как голодные собаки. Стоит костью бросить хоть одно слово, они проглотят его не жуя, а затем, почуяв добычу, набросятся и разорвут.

– Соглашайся, глупая, – говорит Зарина притворно-масленым голосом. – Пока у Игоря сознание помутилось, второго такого шанса не будет.

Снова волна смеха.

– Даже юбку надела на сантиметр короче, чем весной, специально, чтобы пацанов кадрить? – староста нашего класса Ульяна тоже смотрит на меня, сидя в пол-оборота за первой партой и поправляя очки. Она всегда источает злобу, потому что стоит мне протиснуться между колючей проволокой школьных нападок и бетонной плитой убеждений моих родителей, как весь шквал яростной ненависти обрушится вместо меня на нее.

Почему подросткам обязательно нужно кого-то ненавидеть? Как будто все, что происходит сейчас – почва взрослой жизни, и каждый день эту почву нужно удобрять навозом. Чем отвратительнее будет навоз, тем вероятнее, что вырастет что-то стоящее.

Алла Захаровна входит в кабинет, и всеобщее внимание наконец отрывается от меня и моего молчания.

В секунду затихнув, класс поднимается на ноги около своих парт. И я тоже.

Широко улыбнувшись алыми губами, наша классная встает посредине кабинета у доски и, поправив воротничок пиджака, приветственно кивает нам всем.

Она довольно осматривает мальчишек, наряженных в новые, отглаженные матерями белоснежные рубашки, изучает наряды девчонок, взглядом пройдясь по складкам темных юбок, веселым брошам и бантам, прикрепленным на блузки. Ее глаза светятся удовольствием, а потом, преодолев все ряды, ее взгляд добирается до меня.

Улыбка классной вмиг перестает быть настоящей и, кажется, ей уже стоит усилий поддержание уголков красных губ вздернутыми. Она быстро исследует мою прическу, которая никогда не меняется – черные непослушные волосы по-прежнему торчат из неловкого пучка, – белую, ничем не украшенную блузу, собирающуюся складками на чересчур тонкой талии, черную юбку почти до щиколоток – намного длиннее, чем у всех остальных девочек.