Голубые глаза, длинные ресницы, серая кожа.

Это – я.

Это – мое лицо.

Я очень смутно помню его и, кажется, почти совсем не знаю.

Первое, за что цепляется взгляд – незаживший шрам, что идет от виска ко лбу и теряется в светлых прядях.

Я думала, что вся моя рана скрыта под волосами, но нет. Ее уродливое начало зияет при первом же взгляде на меня.

«Гребаные суицидники…» – голос Эдгара проносится в мыслях. Руки начинают дрожать.

Теперь, глядя в зеркало, я всегда буду пытаться вспомнить и представлять свой шаг со скалы. Шаг, на котором оборвалась одна жизнь и началась другая.

Изучаю отражение дальше, и дрожь становится все сильнее: голубые глаза с темными вкраплениями похожи на пустующие планеты, в них столько боли и отчаяния, словно передо мной глаза настоящего горя.

Большие глаза большого горя.

Мои скулы острые, нос вздернут; в целом меня можно было бы назвать симпатичной, если бы не бесцветные губы, уродливый шрам и кожа бледно-серого цвета, плотно-плотно натянутая на кости.

Я дотрагиваюсь пальцем до разорванной кожи шрама. Несколько засохших бордовых комочков – бывших кровяных капель – отрываются и обнажают алую плоть рубца.

Мне больно от этого касания, но я не убираю руку.

Кровь просачивается через едва заживший слой кожи, настигает мой палец.

Зачем я хотела себя убить?

Нажимаю на рану сильнее и, стиснув зубы, терплю.

Зачем? Зачем же?!

Красные линии крови сбегают в ладонь, устремляются вниз, опускаются к локтю и падают на пол.

Раздирая рану, я смотрю в свои глаза в маленьком зеркале и не могу ни заплакать, ни вскрикнуть. В этот миг все мои чувства атрофируются для того, чтобы я могла оживить и услышать память.

Кровь идет все сильнее, стекает по виску, щеке, шее.

Почему же ответов все нет? Ведь желая убить себя о скалы, я должна была представить свое лицо именно таким, окровавленным, уродливым, истерзанным!

Или я не думала об этом? Могла ли не думать?

Палец заходит под кожу, расковыривая плоть.

Кровь течет ручьем, и я не знаю, смогу ли теперь ее остановить.

И захочу ли.

В этом моменте я по-настоящему хочу только одного: наказать себя, сделать больно той себе, которая заставила меня настоящую быть здесь, не имея памяти, не зная и не понимая ничего.

Кровь попадает в глаза. Я зажмуриваюсь и ныряю в глубину, но там снова пусто. Пусто, как всегда.

– Кто ты такая?! – кажется, я спрашиваю это вслух. Распахиваю глаза и вижу только очертания в алом тумане.

– Кто! Ты! Такая!

Боль наконец становится нестерпимой, и я, вздрогнув, отдергиваю пальцы от раны.

Маленькое зеркало выскальзывает из рук. Теряется из виду и через секунду звонко ударяется об пол – я слышу звенящий хруст разлетающихся осколков.

– Эй, ты что там творишь? – резкий удар в дверь туалета с другой стороны. – Выходи, быстро!

Еле держась на ногах, я дотягиваюсь до щеколды и сдвигаю ее в сторону.

Дверь распахивается.

Я не вижу Эдгара, но чувствую его ярость всем своим существом.

– Ты, ты… – он ищет слова. Он почти рычит. – Какая же ты дрянь!

Что он сделает со мной за лужу крови на полу? За разбитое зеркало? За вторжение в его жизнь?

– Ты что, идиотка, натворила! Кто это будет убирать?! Что ты сделала с моим домом?

Зажав рубец ладонью, я опираюсь о стену и жду наказания.

Он будет бить меня? Надеюсь, что да.

Я хочу, чтобы он ударил что есть силы, чтобы мне было больно, очень больно, больно невыносимо.

Больно за все, что я натворила с собой!

Но вместо боли я слышу быстрые удаляющиеся шаги. Щелчок выключателя. Шорох, шум, а затем снова голос Эдгара.

– Если ты не хочешь, чтобы я ее придушил, приходи прямо сейчас!