Оглядываясь назад, я думаю, что миссис Стрикленд была самой безобидной из всех охотниц за знаменитостями, преследующих свою добычу от недостижимых высот Хэмпстеда до самых непрестижных студий Чейни-Уока. Юность она провела в деревне, и книги, выписываемые из библиотеки Муди[3], покоряли ее не только собственной романтикой, но и романтикой Лондона. Чтение было ее страстью – редкое качество в кругу, где больше интересуются автором, чем его книгой, художником, чем его картинами, – она жила в мире, созданном ее воображением, наслаждаясь там свободой, недоступной в обычной жизни. Когда она познакомилась с писателями, ей стало казаться, что она участвует в спектакле, который раньше видела только из зрительного зала. Она с таким пиететом относилась к писателям, что ей казалось, будто жизнь ее за последнее время стала более насыщенной: ведь она принимала и развлекала их у себя, а также и сама навещала. Их образ жизни ее не смущал, но ей никогда не приходило в голову позаимствовать его. Моральная распущенность, эксцентричность в одежде, абсурдные теории и парадоксы – все это ее забавляло, но никак не отражалось на сложившихся убеждениях.

– А существует ли мистер Стрикленд? – спросил я.

– Ну конечно. Он чем-то занимается в Сити. Кажется, биржевой маклер. Прескучный тип.

– Они ладят между собой?

– Просто обожают друг друга. Если повезет, увидите его за обедом. Но миссис Стрикленд не любит приглашать к обеду посторонних. Ее муж тишайший человек, но совершенно не интересуется литературой и искусством.

– Почему милые женщины так часто выходят замуж за скучных мужчин?

– Потому что интересные мужчины не женятся на милых женщинах.

Не найдя, что ответить, я поинтересовался, есть ли у миссис Стрикленд дети.

– Да. Мальчик и девочка. Оба учатся в школе.

Тема была исчерпана, и мы перешли к другим вещам.

В течение лета я довольно часто видел миссис Стрикленд и время от времени бывал на ее маленьких, уютных ланчах и обильных чаепитиях. Мы симпатизировали друг другу. Я был очень молод, и, возможно, ей льстила мысль опекать меня в начале литературной карьеры, а мне было приятно, что рядом находится кто-то, с кем я могу поделиться мелкими неурядицами, зная, что меня внимательно выслушают и дадут добрый совет. Миссис Стрикленд обладала даром сочувствия. Поистине замечательное свойство, но те, кому оно дано, часто безжалостно им злоупотребляют, с жадностью набрасываясь на несчастья других, и тем самым словно тренируют свою способность. Сочувствие бьет из них, как нефть из нефтяной скважины, но оно столь обильно, что иногда только усугубляет положение жертвы. На некоторые жилетки пролито столько слез, что я никогда не присоединил бы к ним свои. Миссис Стрикленд в этом вопросе проявляла такт. У вас складывалось впечатление, что, принимая ее сочувствие, вы оказываете ей услугу. Когда я с юношеской непосредственностью поделился этим наблюдением с Роуз Уотерфорд, она сказала:

– Молоко – чудесная вещь, особенно с капелькой бренди, но корова только и мечтает, чтобы освободиться от него. Разбухшее вымя – неприятная штука.

У Роуз Уотерфорд был ядовитый язычок. Никто не мог съязвить злее, и никто не мог выразить это изящнее.

Еще одно качество я ценил в миссис Стрикленд. Она умела создавать вокруг себя атмосферу элегантности. Квартира ее дарила ощущение уюта и радости, оно исходило от многочисленных цветов и тканевых обоев в гостиной – веселых и ярких, несмотря на строгий рисунок. Подаваемые в небольшой артистической столовой кушанья на отлично сервированном столе были выше всяческих похвал, а обе горничные были аккуратные и привлекательные. Не было никаких сомнений в том, что миссис Стрикленд замечательная хозяйка. И вы принимали на веру, что она к тому же и превосходная мать. В гостиной висели фотографии сына и дочери. Шестнадцатилетний сын Роберт учился в Рагби