Алданов многократно отмечает страсть к войне дворянской молодежи Европы XVIII – начала XIX века.[65] Цитирую: «Нынешние войны кровопролитнее прежних только в абсолютных цифрах; процентное же соотношение потерь к общей численности армий, напротив, тогда было много выше, чем в настоящее время. Под Измаилом, например, погибла в один день треть русской армии и вся турецкая. ….можно показать десятками свидетельств, что молодежь XVIII столетия только о том и думала: где бы повоевать?».

В очерке о градоначальнике Одессы дюке (герцоге) де Ришелье автор описывает обед молодого герцога с сыном князя де Линя в княжеском дворце в Вене. Во время обеда к князю-отцу прибыл курьер, офицер из армии Потемкина. Разговорившись с молодежью, офицер сообщил, что русская армия готовится к штурму Измаила и дело обещает быть жарким: крепость почти неприступная, а паша – человек очень храбрый.

«Мы только переглянулись, – рассказывает сам Ришелье, – и тут же приняли решение. Оно, разумеется, заключалось в том, чтобы принять во что бы то ни стало участие в штурме Измаила». Главное было не опоздать. Путь из Вены до Бендер, ставки Потемкина, молодые люди проделали за девять дней – скорость, сравнимая с гонкой Д'Артаньяна за подвесками королевы в Лондон.

Другая история – о молодом русском (князе Долгоруком). В период недолгого мира с Наполеоном Долгорукий веселился в Париже. В письме к сестре князь делится восторгами от балов, маскарадов и приятности французских дам. В том же письме он пишет: «Не воображай, что я очень влюблен, нет, наперекор женщинам, наперекор черту я чувствую, что во мне есть сильнейшая страсть – это страсть к войне, я чувствую, как моя кровь бьется и как не по мне такое место, где чересчур много забав». Долгорукому не пришлось долго терпеть, он попал на войну и погиб в сражении.

Желание отличиться, пересиливающее страх, испытывает юный Николенька Ростов в первом бою с французами. Толстой писал «Войну и Мир» через полвека после событий 1812 года, он еще застал многих современников войны, но характеры, психологию поступков он черпал из среды сверстников, защитников бастионов Севастополя и участников Кавказских войн. Боевой дух русской дворянской молодежи был еще силен в середине XIX века.

Блестящую дворянскую храбрость Толстой не ценил, он считал ее проявлением человеческого тщеславия и суеты. Истинное уважение у него вызывала непоказная стойкость русских солдат и офицеров из народа, таких, как капитан Тушин. Исполнить долг скромно, без ожесточения, по христиански, положить голову за общее дело – в этом в XIX веке многие русские писатели и не писатели видели идеал воина. Таким видел настоящего русского офицера, тем более солдата, царь Николай I. Известно, что Николай ненавидел Лермонтова. Ему приписывают недостойную фразу на смерть поэта: «Собаке – собачья смерть».[66] Было ли это – не уверен, но не откажешь в правдоподобии. Ненависть к Лермонтову возникла у царя по прочтении «Героя нашего времени». Николай принадлежал к читателям, которые не отделяют главного героя от автора. С Печориным Николай отождествил Лермонтова. (Может быть, он был не так уж неправ). Царь не только был возмущен Печориным, но страшно обижен за Максима Максимыча. «Такими Максим Максимычами держалась и держится Россия», – говорил он.[67]

Крестьянская храбрость, а точнее, стойкость миролюбивых людей, призванных исполнить свой долг, многократно позволяла России останавливать нашествия завоевателей. Солженицын справедливо отмечает, что во всех войнах начальство не жалело крови русских солдат. Так было при царях, так было при Сталине, так осталось при Ельцине с побоищем, устроенным для солдат-призывников в Грозном.