На какой-то миг все прекратилось, и я был счастлив этой легкой смерти. Но какая-то бездушная сила вернула меня назад, и я увидел приближающиеся к лицу ботинки, измазанные землей.

– Это я передам Маркизу как оплату долга, – лысый нагнулся и забрал лежащие рядом со мной мешки. Затем взял мою руку и вытер рукавом свои ботинки от грязи. – Я бы убил тебя, чтобы наверняка. Но слышал, теперь на егерей работаешь. Хм… Долг ты уплатил, так что пусть тебя казнят по законам Отстойника. Чик-чик.

Он провел двумя пальцами по моей руке, точно ножницами, и поднялся. Меня схватили за ноги и потащили. Камни резали кожу, и я повернул голову, чтобы хотя бы не лишиться глаз. Меня волокли довольно долго, а затем подняли и сильным пинком отправили почти бесчувственное тело в свободный полет. Я ударился о твердую глину и покатился вниз, оббивая оставшиеся кости, пока не замер на самом дне. Кровь заливала глаза, но сквозь розовый туман я видел рыжий вперемешку с серым ил. Значит, я в карьере. Найти меня здесь не составит труда. Если повезет выжить после побоев шестерок Маркиза, то умру еще до заката от усердия жителей Отстойника.

Всё, что мне оставалось, это ползти. Черт, я не мог поднять головы, что-то явно случилось с моей шеей. И ног не чувствовал. Но цеплялся ногтями одной руки за этот проклятый, воняющий дохлой рыбой ил, и полз, полз.

Это длилось вечность. Вечность, наполненную болью и страхом. Добравшись до берега и упершись в вертикальную стену, я лег на спину и засмеялся. Смеялся сквозь слезы, сквозь кровь, заливающую рот.

Отстойник – это особое место. Здесь не прощают слабости, не знают жалости, и никого не заботит, можешь ли ты дать отпор. Поэтому выживают только сильнейшие. Те, кто упорно день за днем живет вопреки всему, каждому. Здесь нет друзей, только враги, и это закаляет, знаете ли. Поэтому, когда я бурыми от крови пальцами стал хвататься за глину, которая расползалась под ладонями, впивался в пожухлую траву и ломкие корешки, то знал, что должен, просто обязан вылезти наружу. Иначе вся предыдущая жизнь не стоит и жалкого каритаса. А там что? Там пустота. Закроешь глаза – темно, вот и в смерти так. Ничего. Всё, что у нас есть – это сейчас. И моё трижды драное «теперь» было со сломанными костями, но все еще было.

На середине пути я начал скользить вниз. Упереться ногами не удавалось, они все еще не работали, и я свалился на самое дно. Снова. И снова пополз вверх. Солнце садилось. А вместе с его последними лучами расползались тараканами новости о воре, который служит егерям.

До края уже было рукой подать. Когда под руку попался не гнилой пучок травы, а корень дерева, я вцепился в него, как в последнюю надежду, и с криком вывалил изможденное тело наружу. Я лежал на животе на самом краю бывшего водохранилища и дышал, дышал, превозмогая обжигающее ощущение в ребрах, нарастающее с каждым вздохом.

Ухватив ствол хилой осины, я сел. Обе ноги, похоже, выбили из суставов в коленях. Успокоив сердце несколькими вдохами, я принялся за левую ногу. Схватил ее покрепче и провернул. От дикой боли хотелось откусить себе язык. Из глаз хлынули слезы, все равно как у нежной девицы, впервые увидевшей раздавленного песика. Не давая себе передышки, вправил вторую ногу. Их обдало жаром, словно полили кипятком. Опираясь спиной о ствол дерева, я поднялся и тут же скрючился. Сложив руки на груди, словно ребра могли выпасть наружу, побрел, шатаясь как пьяный. За спиной загорались огни. Отстойник оживал в сумерках, и сейчас, останься я лежать на дне водохранилища, меня бы уже отыскали.