Резкие слова, вылетевшие из моего рта, не идут ни в какое сравнение с тем, какую грязь Мирон только что обрушил на меня. Несправедливо. Зло. До подрагивающих губ, которые тут же поджимаю, одновременно втягивая голову в плечи.

— Ты больной на всю голову, — говорю тихо, чуть хрипло, потому что фразы царапают горло и с трудом проталкиваются через тугой образовавшийся ком. Пытаюсь проглотить его и вернуть голосу былую звонкость, но понимаю, что могу лишь расплакаться.

— Какой есть. — Мирон ослабляет хватку на моих запястьях и отшатывается, запинается и налетает спиной на стену. Встряхивает головой, прожигая взглядом. Запускает пятерню в волосы, откидывая растрепавшиеся пряди со лба. — Какой есть, — повторяет глухо.

Мне бы сейчас поднять сумку и с гордо вздёрнутым носом пройти мимо. Только не получается. Ноги будто свинцом налились и прилипли к полу. С места не сдвинуться. Сердце бешено колотится о рёбра, пробуксовывая.

У Гейдена тоже грудь вздымается быстро, дышит он часто. Выглядит безумным.

— И я такая, какая есть. Меняться не планирую.

— Продажная сука? — отвешивает ещё одну словесную пощечину, которая обжигает щеку будто настоящая.

Развожу руки, как бы извиняясь, и горько усмехаюсь. Надеюсь, выходит цинично, а не горько и надломленно.

— Видеть тебя не могу, — всё, что получается вымолвить. — И не хочу. Ты мне противен.

— Взаимно.

Наконец способность двигаться ко мне возвращается. Наклоняюсь за сумкой и прижимаю её к груди, стараясь закрыться ей как щитом. Будто она может спасти от перепалки с Мироном, которая вытягивает последние силы. Лишает желания жить. Понимаю, насколько мне было проще, пока его не было рядом. Легко любить образ, оставшийся в памяти. То, что я вижу сейчас перед собой, мне совсем не нравится. Вызывает ужас, отвращение, оцепенение. Он всегда таким был? Или я была настолько слепа?

— Никогда больше не прикасайся ко мне. Я запрещаю.

— Обожаю нарушать правила, — с ледяной усмешкой произносит Гейден, делая шаг вперёд. — Звучит как вызов. Сначала ты тоже кричала, что никогда ничего у нас не будет. А потом с радостью раздвинула ноги.

Чёртов садист.

Отшатываюсь от него, больно бьюсь лопатками о холодную бетонную стену.

— Только попробуй подойти ближе. Я буду кричать! — предупреждаю, выставляя вперёд руку.

— Мне это нравится. Или забыла уже?

Воспоминания кинолентой проносятся перед глазами. Ком в горле опять на месте, а в груди ноет и болит так, словно все внутренности скрутило в канатный узел, который затягивают всё сильнее и сильнее.

— Я ничего не забыла, но очень бы хотела забыть всё, что нас связывало. Всё. От и до. Я жалею, ясно? Жалею о том, что у нас было!

— Ясно, — режет своей широкой улыбкой как ножом.

У меня в груди петарды взрываются, а он улыбается, широко и открыто, обнажая ровные белые зубы. Издевается и кайфует от этого. Смог выбить меня из седла и наслаждается моим падением.

К горлу подскакивает тошнота.

Отвожу взгляд, черчу глазами квадрат по периметру лестничной площадки и возвращаюсь к лицу Мирона. Он наблюдает за мной, засунув руки в карманы толстовки и чуть склонив голову набок, так что пряди из его челки опять спадают тонкими линиями на высокий лоб.

— Тогда отстань от меня, — произношу рвано. — Если тебе всё ясно.
— Нам нужно поговорить. Без вот этого всего, — взмахивает рукой Мирон. — Без эмоций. С холодной и трезвой головой. Тогда оставлю в покое.

Давлюсь смешком. Он сейчас серьёзно?

— Я дышать с тобой одним воздухом сейчас не хочу, не то что разговаривать, — обрубаю.

Нахожу в себе силы выдержать прямой взгляд Мирона и, обогнув его по дуге, ныряю в коридор. Несколько быстрых шагов, и я у цели. Распахиваю дверь женского туалета, миную ряд умывальников и, не обращая внимания на не совсем приятный запах, закрываюсь на шпингалет в ближайшей кабинке.