– Не даром же, – сказал Шлычкин, подмигивая Грише. – За хорошие бабки!

– Свобода художника дороже! То, чем я занимаюсь, – это профанация высокого искусства. Это проституция, если хотите!

Коля устало прикрыл глаза рукой. Блументаль посмотрел на полосатый тент и подумал: «Мне бы твои заботы. Ленка снова беременна, а работы пока нет и не предвидится».

– Слушай, – он наклонился к Шлычкину, – у тебя нет работы? Я не сегодня-завтра вылетаю из фирмы.

– Обсудим, подгребай. У нас реорганизация, я там и ночевать буду. Давай через неделю.

– Я так больше не могу! – вскричал вдруг Коля.

Шлычкин и Блументаль вздрогнули и уставились на художника.

– Послушай, – сказал Шлычкин, – а кто тебе мешает?

– В смысле? – не понял Коля.

– Ну, халтурь себе на портретах, а в свободное от халтуры время твори для души, – поддержал Шлычкина Блументаль. – Делов-то.

– Как вы не понимаете? – взвился Коля. – Вдохновение – это вам не счетами щелкать! Оно, как райская птица, нечасто залетает в наши сады.

– А ты пробовал?

– Что?

– Щелкать счетами!

– Я – художник!

– Башкир, не зарывайся! – сказал Блументаль. – Шлычкин тоже художник. В своем роде.

– И Гриша, – поддакнул Шлычкин, – художник.

– Какие вы, братцы, все-таки сволочи, – горько сказал Коля и потянулся за бутылкой. Разлил водку, объявил: – За творчество! – Друзья выпили. – За что я тебя уважаю, – обратился Башкирцев к Грише, – так это за то, что ты водку пьешь, даром что еврей!

– А меня за что? – спросил Шлычкин.

– Тебя? – Коля задумался. – За то, что ты финансовый гений.

Некоторое время друзья молчали, думая каждый о своем, рассеянно провожая взглядом прохожих. Особенно женщин. Потом Коля Башкирцев сказал, понизив голос: – Она ко мне пристает.

– Кто? – спросили разом Блументаль и Шлычкин.

– Регина.

– А ты?

– А что я? Как женщина, она мне не нравится. Но… я же не каменный!

– Не понял, – удивился Гриша.

– Сколько ты берешь за картину? – поинтересовался Шлычкин.

– За портрет. А что?

– Платить не хочет. А если ты ее трахнешь, то… сам понимаешь.

– Ты думаешь? – с сомнением спросил Коля. Мысль о том, что Регина Чумарова хочет сэкономить на собственном портрете, не приходила ему в голову. Он почувствовал себя уязвленным и подумал, что, может, и не стоило с ней спать. – Да у нее бабок навалом!

– Я вас умоляю! Денег никогда не бывает достаточно, – назидательным тоном сказал Блументаль, поддержав тем самым версию Шлычкина. – И, если можно сэкономить, то варум нихт?

– За удовольствия надо платить, – добавил Шлычкин.

– Какое удовольствие! – разозлился Башкирцев. – Да меня блевать тянет от одного ее вида. Терпеть не могу пьяных баб!

– Она что, позирует подшофе? Лежа? – спросил Шлычкин. Блументаль хихикнул и замаскировал смешок кашлем.

– Идите к черту! – Башкирцев хлопнул ладонью по столу. Настроение у него было испорчено. – Вот гады! А еще друзья!

Все трое в свое время были учредителями знаменитого Клуба холостяков, одной из самых популярных городских тусовок. Им было тогда лет по двадцать. Шлычкин учился на инязе, Блументаль в политехе, Башкирцев в художественном училище. Устав Клуба гласил, что членами его являются убежденные холостяки, которые никогда в жизни не женятся. Они носят длинные волосы и, если захотят, бороду, как канадские лесорубы, пьют только водку – никаких вискарей и прочей дряни, качаются в спортзале. Шлычкин, правда, сказал, что длинные волосы носить не собирается, и для него сделали исключение.

Известный немецкий писатель описывает в одной из своих книжек героя, приехавшего завоевывать столицу. Тот остановился в самой дорогой гостинице и заказал на завтрак какую-то немыслимую комбинацию продуктов – яичницу с вишневым джемом и устрицами, например, сказав внушительно официанту, что у него такие вот вкусы и что он архитектор. Так его и запомнили: архитектор с нестандартными вкусами, снявший самый дорогой гостиничный номер. Это было началом его успешной карьеры.