Выбрасываю самое последнее,

Что связано пока еще с тобой:

Наброски углем – пыльное наследие

Твоих уроков в старой мастерской…

Я хоронила долго и старательно,

годами утрамбовывая жизнь.

Была так скрупулезна и внимательна,

Отладив этот точный механизм…

Летело в топку ветхое имущество

Привядшей и оставленной души.

Я оценю потом все преимущества,

Всего в конце концов себя лишив…

Горело хорошо! Бумага корчилась,

Воняло масло выжженных холстов.

Как оказалось – ничего

не кончилось,

Из нас двоих был кто-то

не готов.

Подозреваю – я с собой

лукавила,

Как будто отпуская навсегда.

Но кое-что я все-таки

оставила,

С тем чтобы не касаться

никогда.

И не касалась – грешное, запретное…

В чертежной тубе свернуты листы,

На них штрихи углем едва заметные

Твоей рукой. Вот где

остался ты.

Я выношу из дома то последнее,

Что связано пока еще

с тобой:

Наброски углем – пыльное наследие

Твоих уроков в старой

мастерской.

Поднимается ночь, задвигая за солнцем засов,

Рассыпаются звезды, мостя ей пути и дороги.

Загораются звезды

в очах очарованных сов,

И скользят в вышине,

притворясь облаками, пиро́ги.

А с луной на сегодня не сладилось – тоненький серп

Не украсил картину величия звездного неба.

Он арбузною коркой повис – не краюхою хлеба,

И к нему равнодушны

поэтому сотни Эвтерп.

А давай без стихов посидим и покурим вдвоем.

У меня в мятой пачке

«Родопи» есть две сигареты.

Вот еще зажигалка из тех,

стародавних. Фантом!

Все из прошлого века.

Винтаж… старина… раритеты.

А давай, если хочешь,

сыграем в четыре руки.

Помнишь, как мы играли

На старом, разбитом рояле,

Как по клавишам руки, шалея от темпа, летали?

И… обрывом мелодии,

Словно обрывом строки,

Захлебнулись и пали…

А давай я спрошу то, что

знаю и так про тебя,

Потому что всегда о себе

То же самое знала:

Как нас черт угораздил

с тобой разбежаться, любя,

И вскочить в поезда, уходящие

с разных вокзалов?

А давай этой ночью, расстеленной нам

на вспомин,

Поудобнее сядем в своих

удивительных странах

И один на двоих разожжем

наш любимый

камин.

Хочешь, если тебе

это все не покажется странным?

Какая романтичная погода:

В дожде дома, деревья

и душа…

И дышится легко,

и не спеша

На зимний отдых ладится природа.

Шкафы меняют срочно содержанье —

Цветистых летних платьев балаган

Частично вынесен во двор,

Частично сдан

На долгий срок дождливый зимованья.

И хочется уже пушистым пледом

Укрыться, а не легкой простыней.

Салат теперь не кажется обедом,

Займусь-ка основательной стряпней.

Густым супам, горячим сытным блюдам,

Мясным душистым спелым пирогам

Уж я теперь, конечно же, воздам

Под долгие дождливые этюды.

С любимым зеленым, фисташковым,

Желтковым, бордо

и ромашковым,

Прозрачным, сиренево-пепельным,

Винтажным, написанным сепией,

Пейзажным, роскошно вальяжным,

В резном обрамленье трельяжном,

Приснившимся мне полотном

Войду в полустершийся дом…

Увижу прекрасный, единственный

И тем, безусловно, таинственный,

Непогнутый, новенький гвоздь,

Похожий на тонкую трость.

И это совсем не случайно,

И есть в этом некая тайна

Явлений, предметов, людей,

Творений, фантазий, идей.

У каждой картины написанной –

И это законом предписано –

Должны быть и гвоздь,

и стена.

А этим двоим – так уж водится –

С картиной считаться приходится:

Она у них только одна…

По твоим простывшим следам

Я иду, как во сне, по кругу.

Горизонт предъявляет храм,

А вокруг – ни врага, ни друга.

И не сто́ит туда смотреть —

Горизонт на химеры щедр.

Так реален ливанский кедр,

Как близка и реальна смерть.

Целый ворох избитых фраз -

Все пожитки твои

и тряпки…

Отпечатались чаячьи лапки

Там, где твой зимовал баркас.

Не на нем ли ты утекал

В тот последний побег за море?