– Теперь я пожелаю вам доброго вечера, сударыня, – произнес сыщик, – и скажу на прощание: ваш покорнейший слуга – искренний доброжелатель Розанны Спирман. Но, боже мой, ей не следует оставаться на этом месте! Мой совет ей – оставить его.

– Господи помилуй, да ведь она его и оставляет! – вскричала миссис Йолланд.

Розанна Спирман оставляет нас! Я навострил уши. Мне показалось странным, чтобы не сказать более, что она не предупредила ни миледи, ни меня. В душе моей возникло сомнение: не попал ли в цель последний выстрел сыщика Каффа? Я начал сомневаться, так ли уж безвредно было мое участие во всем этом деле, как думал я сам. Может быть, сыщик заставил проговориться честную женщину, запутав ее в сети своих лживых уловок? Но мой долг был, как доброго протестанта, – вспомнить, что отец лжи – дьявол и что дьявол и зло никогда не бывают далеко друг от друга. Почуяв в воздухе что-то недоброе, я хотел было увести сыщика. Однако он тотчас снова уселся и попросил позволения подкрепиться последним глотком из голландской бутылочки. Миссис Йолланд села напротив него и налила ему рюмочку. Я двинулся к выходу, очень встревоженный, и сказал, что, кажется, должен с ними проститься, а между тем все медлил и не уходил.

– Итак, она намерена оставить свое место? – спросил сыщик. – Что же она будет делать, когда его оставит?.. Грустно, грустно! У бедняжки ведь нет никого на свете, кроме вас и меня.

– Есть! – возразила миссис Йолланд. – Она пришла сюда, как я вам уже сказала, нынче вечером и, посидев и поговорив немножко с моей дочерью Люси и со мной, попросила позволения побыть одной наверху в комнате Люси. Это единственная комната в нашем доме, где есть чернила и перо. «Мне нужно написать письмо к одному другу, – сказала она, – а я не могу этого сделать у нас в доме, где за мной подсматривают другие служанки». К кому было это письмо, я вам сказать не могу; только, должно быть, оно было очень длинно, судя по тому, сколько времени просидела она над ним наверху. Я предложила ей почтовую марку, когда она сошла вниз. Но письма в руках у нее не было, и марки она не приняла. Бедняжечка, как вам известно, немножко скрытна насчет себя и своих поступков. Но у нее есть где-то друг, уж за это я поручусь вам, и к этому-то другу, помяните мое слово, она и поедет.

– Скоро? – спросил сыщик.

– Как только сможет, – ответила миссис Йолланд.

Тут я опять отошел от двери. Как глава прислуги миледи, я не мог допустить, чтобы в моем присутствии продолжался такой бесцеремонный разговор о том, уйдет наша служанка или не уйдет.

– Вы, должно быть, ошибаетесь насчет Розанны Спирман, – сказал я. – Если б она хотела оставить свое место, она прежде всего сообщила бы об этом мне.

– Ошибаюсь? – вскричала миссис Йолланд. – Только час назад она купила у меня самой несколько вещей для дороги, мистер Беттередж, вот в этой самой комнате!.. Да, кстати, о Розанне и ее деньгах, – прервала себя несносная женщина, начав шарить в кармане. – У меня кое-что на совести… Увидит ли ее кто-нибудь из вас, когда вы вернетесь домой?

– С величайшим удовольствием передам ваше поручение бедняжке, – ответил сыщик Кафф, прежде чем я успел ввернуть слово.

Миссис Йолланд вынула из кармана несколько шиллингов и шестипенсовых монет и, держа их на ладони, пересчитала одну за другой с особенной и предосадной тщательностью. Она протянула эти деньги сыщику, хотя по лицу ее было видно, что ей не очень-то хочется расстаться с ними.

– Могу я вас просить передать эти деньги Розанне с моим поклоном и приветом? – сказала миссис Йолланд. – Она непременно хотела заплатить мне за несколько вещиц, которые ей понадобились сегодня вечером, а деньгам мы всегда рады, об этом спорить не стану. А все-таки мне как-то неловко, что я взяла у бедняжки накопленные тяжелым трудом деньги. И, сказать вам по правде, не думаю, что мужу моему будет приятно услышать, когда он вернется завтра утром, что я взяла деньги у Розанны Спирман. Пожалуйста, скажите ей, что я с радостью дарю ей вещи, которые она купила у меня. Не оставляйте денег на столе, – сказала миссис Йолланд, вдруг выложив их перед сыщиком, словно они жгли ей пальцы, – а не то – времена нынче трудные, плоть слаба, и, пожалуй, мне захочется опять положить их в карман.