– Ты хороший человек, я вижу. И сильный. Такой, как нужен. – Скользнула взглядом по его губам, снова посмотрела в глаза. – Помоги мне. Я нуждаюсь в твоей помощи, а ты – в моих деньгах. Пять тысяч скелов. С такими деньгами тебе будет гораздо легче исправиться. Помоги мне. Потом ты сможешь купить хоть половину Севера. И стать королем.
– Кто сказал, что я хочу быть королем?
– Будь королевой, коль хочешь. Но я скажу, кем ты уже точно не будешь. – Она придвинулась к нему так близко, что дышала почти в лицо. – Нищим. По мне, не пристало гордому человеку вроде тебя унижаться в поисках работы. – И Монца отвела взгляд. – Решать, конечно, тебе.
Он еще молчал в раздумье. Но Монца уже убрала руку с рукояти ножа, зная, каким будет ответ. «Деньги для каждого человека значат свое, – писал Бьяловельд, – но всегда хорошее».
Наконец Трясучка поднял голову. Взгляд сделался жестким.
– Кто следующий?
В былые времена Монца усмехнулась бы брату, и тот ответил бы ей такой же усмешкой. «Мы опять победили». Но Бенна был мертв, и думать следовало о том, чья очередь настала к нему присоединиться.
– Банкир.
– Кто такой?
– Человек, который считает деньги.
– Зарабатывает деньги, считая деньги?
– Точно.
– Странные у вас обычаи, однако. И что он сделал?
– Убил моего брата.
– Снова месть?
– Снова месть.
Трясучка кивнул.
– Считайте, я нанят. Что теперь?
– Помоги Балагуру вынести мусор. Ночью мы уедем. В Талине нам пока делать нечего.
Трясучка посмотрел на наковальню, тяжело вздохнул. Затем вытащил нож, который она ему дала, и направился к Балагуру, уже принявшемуся за работу.
Монца взглянула на свою левую руку, вытерла с нее капельки крови. Пальцы слегка дрожали. Из-за того ли, что несколькими минутами раньше она убила человека, из-за того ли, что не убила человека сию минуту, из-за того ли, что попросту хотела курить… сказать было трудно.
Возможно, по всем трем причинам сразу.
II. Вестпорт
Люди постепенно привыкают к яду.
Виктор Гюго
В первый год они голодали, и Бенна вынужден был просить у сельчан милостыню, покуда Монца трудилась в поле и собирала ягоды в лесу.
На второй год удалось снять урожай получше и вырастить кое-какие овощи на делянке возле сарая. А еще, когда начались метели и в долине воцарилось белое безмолвие, их ссудил хлебом мельник, старик Дестор.
На третий год стояла чудесная погода, дожди шли вовремя, и на верхнем поле пшеница уродилась на славу. Не хуже, чем у отца. Из-за беспорядков на границе цены были высокими. Вырученных денег должно было хватить на то, чтобы залатать крышу и справить Бенне новую куртку. Монца, глядя, как ветер гонит волны по пшеничному морю, испытывала ту особую гордость, какую знает всякий, сделавший что-то собственными руками. Гордость, о которой говорил отец.
За несколько дней до жатвы ее разбудили среди ночи какие-то звуки. Зажав рукою рот спавшему рядом Бенне, она растолкала его. Взяла отцовский меч, открыла ставни, и, тихонько выбравшись через окно в лес, брат с сестрой спрятались в ежевичнике.
Перед домом маячили черные фигуры. Во тьме ярко пылали факелы.
– Кто это?
– Ч-ш-ш.
Слышно было, как ночные пришельцы взломали двери и принялись крушить все в доме и сарае.
– Что им надо?
– Ч-ш-ш.
Затем они окружили поле и подпалили его факелами, и маленькие огоньки, пожирая спелую пшеницу, обратились в грозное, ревущее пламя. Кто-то радостно завопил. Кто-то засмеялся.
На худеньком личике Бенны, озаренном трепещущими оранжевыми сполохами, блестели слезы.
– Но зачем они… зачем…
– Ч-ш-ш.
Монца смотрела, как ясное ночное небо заволакивает дым. Все, что осталось от ее трудов, ее мучений, ее пота. Пришельцы удалились, но она долго еще сидела, глядя на догоравшее поле.