Мне кажется, в сидячем положении ему стало легче дышать. Честно сказать, в тот момент он представлял собой жалкое зрелище. Наверное, и я выглядела не так, как меня изображали на обложках глянцевых журналов в специальных выпусках к юбилеям Лучанского. Но себя я хотя бы не видела со стороны. А Яша мало напоминал того человека, за которого я когда-то вышла замуж. У него запали глаза; седые, вовремя не подстриженные волосы торчали в разные стороны. Он собирался пойти к парикмахеру сразу после гастролей. Мастер, к которому он ходил уже лет десять, должен был подстричь его и подкрасить. Он красился реже, чем я, примерно раз в три месяца. Его седина только украшала, добавляла благородства. Но не сейчас. В человеке, которому не хватает кислорода, ничего благородного не остаётся. Просто ужасно наблюдать, как мы становимся слабы и беспомощны, лишаясь какой-то из базовых функций. Как мы жалки в попытках сохранить существование. Ты можешь быть великим поэтом, трижды заслуженным или народным, обласканным всеми правителями, награждённым государственными премиями. Но без достаточного поступления кислорода, измученный кашлем и температурой, ты будешь выглядеть точно так же, как дед-алкоголик, подхвативший воспаление лёгких после ночёвки где-нибудь под забором.

Дверь палаты открылась. Их было семеро, разного возраста, разной комплекции. Не знаю, почему я обратила внимание на комплекцию – наверное, потому, что медик, зашедший последним, был большим и грузным, похожим на медведя. А в нашей палате и так не хватало места. Они все еле уместились возле Яшиной кровати. Мне пришлось пересесть на свою.

Они его мучили недобрых полчаса. Раздевали, слушали, смотрели результаты анализов, что-то обсуждая. Я не могла разобрать их слов – респираторы приглушали звуки, а они стояли ко мне спиной, окружив Яшу. Потом тот, медведеподобный, подошёл ко мне:

– Ольга Александровна, мы считаем, что вашего мужа надо перевести в реанимационное отделение. У него нарастает одышка и падает сатурация. Мы подозреваем отёк лёгких.

Я не помню, что почувствовала в тот момент. Наверное, ужас. Помню, как похолодели руки. Как ухнуло что-то в груди. Потому что я знала, что означают их слова.

У отца случился инсульт как раз накануне пятой годовщины нашей с Яшей свадьбы. Это произошло на работе, и, что удивительно, отец сам добрался домой. Наверное, поэтому мама не поняла, что на самом деле произошло. Да, закружилась голова. Да, стало плохо, даже стошнило. Но потом он взял служебную машину и приехал домой. Он разговаривал, у него не перекосило лицо. Выпил таблетки от давления и головной боли и лёг отдыхать. Мама, конечно, вызвала врача. Не по скорой, а обычного, участкового врача. И он согласился с мамой, что у отца гипертонический криз. Выписал больничный, и папа лежал дома, смотрел телевизор, по случаю его болезни переставленный из зала в спальню, даже читал газеты.

Через несколько дней отцу стало хуже, и вызванная скорая всё-таки увезла его в больницу. Мы с мамой по очереди ходили к нему, навещали, носили бульон в баночке и домашние пирожки. На третий день меня встретила нянечка, которая сказала, что сегодня пирожки не потребуются, потому что отца перевели в реанимацию и туда никого не пускают. Больше я папу живым не видела.

Так что в моём сознании слово «реанимация» означало только одно… «Да, это просто старая травма», – повторяла я себе.

– Ольга Александровна, там лучше условия для него, понимаете? Там круглосуточный пост, наблюдение медиков. Чтобы мы могли, так сказать, вовремя отреагировать, если что-то пойдёт не по плану… Оказать более эффективную помощь…