– Ну что, вам удалось в Керчи дочитать кому-нибудь вашу любовную лирику? – поинтересовалась я, когда мы вдоволь накупались и устроились на палубе загорать.

– Да, публика встретила меня весьма доброжелательно, – усмехнулся Лучанский. – Ни одного тухлого помидора в меня не прилетело.

– Может быть, почитаете мне?

– Зачем? Я полагаю, вы уже составили мнение о степени моей одарённости.

– И вы не хотите его изменить?

– Мне хотелось бы понравиться вам как человек, а не как поэт. Как поэт я нравлюсь многим.

Наши словесные пикировки уже становились традицией, забавной игрой, я не относилась к сказанному серьёзно. Мне казалось, Яша тоже шутил. Только потом, годы спустя, я убедилась, как важно для него разделять поэта и артиста Якова Лучанского и человека с тем же именем. Он очень тщательно создавал образ советского поэта и очень ревностно следил, чтобы советский поэт существовал только на сцене, в стихах и на публике. Но дома непременно снимал маску, как снимал уличную обувь на пороге. И так же чётко разделял людей, которые знакомы с поэтом, и тех, кто общается с настоящим Яшей. Вот почему он не стремился тогда, в те дни наших незабываемых ялтинских каникул, произвести на меня впечатление как поэт. Я зацепила его именно в тот момент, когда ушла из зала в самом начале его концерта. Я автоматически вышла из строя потенциальных поклонниц поэта Лучанского. И тогда человек Яков Лучанский захотел завоевать моё внимание.

– А как вы провели вчерашний день? – перевёл тему разговора Яша.

– Я читала, – коротко ответила я. – Хотела быстрее дочитать книгу, которую привезла из Москвы, чтобы взять в библиотеке что-нибудь новенькое.

– Удалось?

– Отчасти. Книгу я дочитала, но местная библиотека не смогла мне предложить ничего интересного.

У него вопросительно поднялись брови, и пришлось рассказывать, где я учусь, объяснять, что много читаю на языке оригинала и библиотека Дома отдыха с её «Тихим Доном» и «Как закалялась сталь» меня не смогла порадовать.

– Я знаю, с кем познакомить вас в Москве, – загадочно улыбнулся Яша. – Среди моих знакомых есть собиратель антиквариата. Однажды он отправился к клиенту, чтобы купить у него старинный книжный шкаф, ещё дореволюционный. Молодой человек, очевидно продававший мебель своего дедушки, и не предполагал, что книги, которые он собирался вынести на мусорку после продажи шкафа, представляют куда большую ценность. И теперь мой друг – обладатель очень любопытного собрания сочинений.

– Вряд ли ваш друг захочет раздавать свои бесценные книги случайным знакомым.

– Захочет, потому что друга я придумал только что, – рассмеялся Яша. – Чтобы проверить, заинтересуетесь ли вы. А судя по тому, как загорелись ваши глаза, я могу признаться, что шкаф купил я сам.

– Вы любите антиквариат?

– Очень. У меня, например, есть кресло, в котором когда-то сидел Ленин.

– Какая пошлость, – фыркнула я. – История про дореволюционную библиотеку нравится мне гораздо больше.

– Но согласитесь, есть некое очарование в том, чтобы читать книгу белого офицера, сидя в том же кресле, в котором Ленин когда-то решал судьбу всей интеллигенции нашей страны. Теперь Ленин лежит и ничего уже не решает. А книги продолжают читать.

– За такие речи советского поэта могут навсегда лишить права печатать стихи и выступать в Домах культуры, – заметила я.

– Советского поэта – безусловно. Но с вами сейчас общается обычный человек. Советский поэт откланялся в Доме культуры Керчи сутки назад.

Вот так он и жил, всегда разделяя две свои ипостаси. Возможно, это был его способ не сойти с ума, хотя со стороны такое раздвоение личности и казалось сумасшествием.