– Служивый, – окликнул я мужика, – какой грех-то за бабой с детьми?

Тот подошёл ближе:

– Кто таков?

– Сосед, – ответил я.

– Вот что, сосед. Ступай подобру-поздорову, пока сам цел.

– Погоди, грозиться, – сказал я спокойно, – сам же видишь, там и забирать нечего. Зачем женщину из дома гнать?

– Положено так, – нахмурился щербатый, – нажито всё это нечестно.

– Ты на нас-то глянь, да на деревню нашу. Откуда здесь кулаки? Все единым трудом живём, спину гнём целыми днями.

– Ступай, – осерчал мужик, – много вас жалостливых подкулачников. Ничего, и до вас доберёмся.

Я отступил, ждать от него, что смягчится, оставит в покое Евдокию с детьми, бесполезно. За забором стояла почти вся деревня, молча и оттого страшно. Люди переглядывались, следя, как солдаты выносят последнее, что осталось от когда-то доброго хозяйства. Тащили всё: подушки, матрацы, продукты, посуду, не погнушались даже керосинкой и подсвечниками.

Из дома показался Панкрат, старший сын. К нему подошёл Панас:

– Веди мамку, айда ко мне. Сегодня заночуете, а завтра думать будем, куда вас…

Парень кивнул и вернулся в дом. Скоро показалась Евдокия с Лушей, тащившие по узелку с припасами, за ними шли двое сыновей с вещами. Вот и всё, что осталось от нажитого Данилом и его женой.

Панас увёл бедолаг к себе, народ потихоньку начал расходиться. Мне же что-то не давало покоя.

– Пошли, Егор, – дёрнул меня отец.

– Погоди, подождём немного, – остановил я его.

Старик удивлённо поднял брови, но спорить не стал. Мы присели возле забора напротив. В темноте не особо и разглядишь.

Солдаты собрали, что смогли унести, и скоро подвода тронулась, конные за ней. Воцарилась тишина, только на ветру скрипела старая калитка. Собаки, сорвавшие голоса от лая, умолкли.

– Не пойму, чего мы сидим? – пробурчал отец.

– Сдаётся мне, не просто так к ним приехали, – кивнул я на дом.

– Как это?

– Донос кто-то написал, – пояснил я.

– Да ну, брось. Людишки у нас всякие, но такой гнили не водится. Нечего тут высиживать

В конце улицы я заметил смутные тени и одёрнул отца:

– Тише. Гляди сам.

Вдоль заборов крались двое: мужик и баба. Подошли ближе к дому, осмотрелись, но нас не заметили.

– Иван, до утра не могло ждать? – раздался в темноте голос Алёны.

– Ага, и дождёмся, когда другой кто дом к рукам приберёт, – ответил тот шёпотом, – иди давай.

– Не по-людски как-то, – жалобно сказала женщина.

– А детям кажную зиму мёрзнуть можно? Не мели чушь, топай.

Тени шмыгнули в калитку, скрипнул засов и всё стихло.

Читал я про такие случаи, когда соседи писали доносы, стремясь поживиться на чужом горе. И понял, что привело солдат в деревню, только верить в это до последнего не хотелось.

Отец сплюнул:

– Дрянь какая, – он тоже догадался, что произошло, – идём, Егор, не то, не ровён час, сам его пристрелю.

Старик поднялся с земли, опираясь на ружьё и пошёл к дому. Плечи его были опущены, нелегко понимать, что живёшь рядом с такой мразью, что и родных не погнушается подставить.

Дошли молча, также разошлись по своим комнатам. Даша не спала дожидаясь. Мы улеглись, и я рассказал, что произошло. Слышал, как тихо всхлипывает жена.

– Егорушка, да разве так можно? – она искренне не понимала. Деревенская жизнь тяжела, не раз и не два обращаются друг к другу за помощью, живут селяне как одна семья. А тут…

– Спи, родная, – вытер я слёзы с её щёк, – спи. Не бросим в беде Евдокию.

Весть о том, что пьянчуга Иван занял чужую хату, разнеслась с утра быстрее пожара. Мы с отцом, позавтракав, отправились к Панасу. Евдокии и впрямь нужно помочь. Возле его дома, гудя, как осиный рой, стояли мужики, кто с вилами, а кто и с ружьями.