Внезапно чувство неправильности пропало. Я наконец сосредоточился: исчезновение аномалии, возвращение к норме привлекло мое внимание не хуже слабого движения. Я мог точно указать, в каком месте на пучке кабелей произошла перемена, и сейчас не видел ничего особенного. Но она была! Осталось практически бессознательное впечатление, какой-то зуд, находящийся так близко к поверхности под кожей, что я мог бы вернуть его, увидеть, надо было лишь сконцентрироваться.

Саша разговаривала с инопланетным объектом на другом конце лазерного луча. Она сводила разговор к родственным отношениям, семейным и эволюционным: неандертальцы, кроманьонцы и внучатые племянники со стороны матери. Вела беседу не первый час, и ей не было конца и края. Сейчас болтовня меня отвлекала, поэтому я постарался ее отсечь и сосредоточиться на дразнившем память полувоспринятом образе. Секунду назад я что-то видел перед собой. На одной из труб… Точно, слишком много сочленений! Прямая и гладкая, она каким-то образом отрастила сустав. Но нет, дело не в трубе… Вспомнил: там притаилось что-то лишнее, что-то… костлявое.

Безумие! Нет там ничего. Мы в половине светового года от дома, разговариваем с невидимыми инопланетянами о семейных отношениях, а меня стало обманывать зрение.

Если это повторится, надо поговорить со Шпинделем.

Я пришел в себя от того, что стих шум голосов. Саша замолчала. Вокруг нее грозовым облаком повисли потемневшие грани. Я выдернул из памяти последнюю фразу разговора: «Обычно мы находим племянников с помощью телескопов. Они жесткие, как гобблиниты».

Опять сознательная двусмысленность, а слова «гобблиниты» вообще нет. В глазах лингвиста отражалось неизбежное решение. Саша застыла на краю обрыва, прикидывая глубину омута внизу.

– Вы забыли упомянуть своего отца, – заметили на другом конце линии связи.

– Верно, «Роршах», – вполголоса согласилась Саша, переводя дыхание…

И продолжила:

– Так почему бы тебе не пососать мой жирный лохматый хер?

В вертушке воцарилось молчание. У Бейтс и Шпинделя отпали челюсти.

Лингвист оборвала связь и повернулась к нам, так широко ухмыляясь, что я подумал: «У нее сейчас верхняя часть головы отвалится».

– Саша, – выдохнула Бейтс. – Ты рехнулась?

– А какая разница? Этой штуке все равно. Она понятия не имеет, о чем я говорю.

– Что?

– И понятия не имеет о том, что отвечает, – добавила Саша.

– Погоди. Ты… нет, Сьюзен говорила, что «Роршах» – не попугай, он знает правила.

К рулю встала Сьюзен:

– Да, и это так. Но сопоставительный анализ не требует понимания.

Бейтс покачала головой:

– Ты имеешь в виду, что мы разговаривали с… Оно даже не разумное?

– Может, и разумное. Только мы не общались с ним в привычном значении этого слова.

– И что это такое тогда? Голосовая почта?

– Вообще-то, – медленно произнес Шпиндель, – это называют «китайской комнатой».

«Давно пора!» – подумал я.

О «китайских комнатах» я знаю все. Сам был таким и никакого секрета из этого не делал, рассказывал любому, кто проявлял интерес.

Задним числом теперь понимаю, что иногда этого делать не стоило.

– Как ты можешь пересказывать людям суть всех этих передовых достижений, если сам ничего в них не понимаешь? – потребовала ответа Челси.

Тогда между нами все было прекрасно. Она еще меня не узнала.

Я пожал плечами:

– Это не моя работа – понимать. Для начала, если бы я мог их понять, это были бы не слишком передовые достижения. Я просто, как бы сказать – проводник.

– Да, но как можно перевести то, чего не понимаешь?

Обычный вопрос дилетанта. Люди не в силах принять тот факт, что у формы есть собственный смысл, отличный от налипшего на ее поверхность семантического содержания. Если правильно манипулировать топологией, это самое содержание определится само собой.