– Ну, не знаю, допустим.

– Оно означает крещеный армянин. Тот парень, с которым эта девушка встречается, – он крещеный армянин?

– Нет.

– А зачем тогда ты его так называешь?

– Арсен, я так называю людей, которые непонятно откуда, непонятно зачем в Москву приезжают!

– А которые понятно зачем приезжают – их ты как называешь?

– Арсен, хватит! – она посмотрела на Лену, все еще держащую Арсена за руку. – Лена, мне уйти?

– Нет, Инна не надо. Только не говори так больше, пожалуйста, это неприятное прозвище, правда.

Инна отвернулась. В комнате повисло тягостное, почти физически ощутимое молчание. Лена крепче сжала руку Арсена, уставившегося в стену напротив.

– Блин, никогда я траву не понимал – кого-то на лингвистические дискуссии пробивает, а кого-то тупо жрать. – Лев потянулся за пончиками, его примеру последовали остальные.

У Арсена зазвонил телефон. На экране высветилась фотография жизнерадостного парня в черной кожаной куртке, с шапкой черных волос. Парень, смеясь, целился с фотографии, так, будто в руках у него была винтовка. Подпись гласила: «Хасан Цигоев».

Арсен аккуратно приподнял Лену, вышел из комнаты и провел пальцем по экрану для ответа.

– Арсюха, саламчики! – почему-то голос Хасана показался Арсену родным.

– Салам-салам, бродяга, – ответил он с теплом в голосе.

– Че, занят сильно сейчас?

Арсен посмотрел в сторону комнаты.

– Не, не особо.

– Ништяк! Слушай, я тут недалеко, подскочу сейчас, спустишься на пару слов? Вопрос есть.

– Да, базара нет.

– Все, ща буду.

Арсен отключил телефон и вернулся в комнату.

– Ребят, я отъеду на полчасика, дела срочные.

– Ой, жалко как, – искренне расстроилась Кира.

Арсен вышел в коридор, накинул куртку и начал завязывать кроссовки. К нему вышла Лена.

– Любимый, ты обиделся?

– Нет, родная, все отлично, с Хасом пообщаться надо по делам каким-то.

– Ты не обижайся на эту Инку – у нее язык вообще ужасный. Ее за это все не любят на курсе.

Арсен завязал шнурки на второй кроссовке и, улыбнувшись, поцеловал Лену в животик.

– Давай, Лен, не скучайте.

Двор дома был плотно заставлен машинами. Наивно нанесенная на асфальт разметка для парковки, предполагающая, что каждый автомобиль имеет право на личное пространство, игнорировалась всеми жителями ближайших домов. Уличные фонари освещали двор, демонстрируя безрадостную картину – машины на газонах, машины впритык к мусорным контейнерам, машины на детской площадке, машины, закрывающие выезд другим машинам.

Выйдя из подъезда, Арсен огляделся и не увидел Хасана. Решив, что тот еще не подъехал, он направился было к своему автомобилю, чтобы подождать внутри, как вдруг услышал негромкий переливистый свист.

– Стоять, братуха, – босяцкий шмон, – раздалось со стороны невысокого кустарника, обрамлявшего вход в подъезд.

– А за босяка ответку держать потянешь? – парировал Арсен.

– Я-то потяну, а вот ты по жизни кто такой есть, чтобы с меня спрашивать? – Темная фигура направилась в сторону Арсена.

– А я – беспредельщик.

– Беспредельщиков бьют.

– Так бей тогда, че базаришь.

– Базарят бабки на базаре, – подытожил вышедший на свет Хасан, и они с Арсеном обнялись.

Для любого молодого парня, который рос на Кавказе в девяностые, такие околоуголовные разговоры были привычны. Причем вели их ребята, не имеющие ни прямого, ни косвенного отношения к уголовному миру, однако жившие по понятиям. Высшей доблестью считалось пройтись по всем хитросплетениям жаргонных словесных конструкций и решить все вопросы, не прибегая к кулакам. При этом нужно было удерживать трехстороннее равновесие: во-первых, никоим образом не дать усомниться в собственной смелости или, как они выражались, в «душке», во-вторых, тщательно прощупать рамки границ дозволенного у оппонента, в-третьих, не сказать ничего, что могло бы быть использовано против тебя.