Он подрывается и скрывается в ванной, а я стою и ничего не понимаю. Обида хлещет по щекам, и я иду убирать со стола. Зачем же так грубо. Можно было просто сказать, что не хочешь, я бы убрала и не переживала. А теперь мне сильнее хочется уехать отсюда. Слезы начинают течь по щекам, нос забивает, и я шмыгаю, пока убираю со стола. Хочу вылить горячий черный чай, как он любит.

— Ты что творишь? –орет он так громко, что я не успеваю сориентироваться. Рука дергается, и я проливаю чай себе на пальцы.

— А-А!

Он хватает мое запястье, второй рукой хватает подсолнечное масло и активно поливает мою руку.

— Ты меня до инфаркта доведешь, — бесится он, а я только сильнее реветь начинаю. Мне не больно, мне до жути обидно из-за его отношения. Ну что я такого сделала. – Ну что ты ревешь?! Так больно?

— Нет, просто зачем так грубить, я ведь ничего плохого не делаю, в постель тебе не лезу.

— Я заранее переживаю, — обматывает он мою руку мокрым полотенцем. – Ну все, все прости, просто мне сон плохой про сырники приснился.

Он, что удивительно, не отходит, а меня к себе прижимает. Сильно так, почти вдавливая, а у меня на язык пересыхает, как и слезы. Дыхание от близости сбивается, а в груди гулко бьется сердце. Остается только часто дышать и молиться, чтобы это случайная благородность продлилась подольше. Мои руки внизу, но я еле держусь, чтобы не поднять их ему на шею, чтобы не провести по разлохмаченной прическе.

— Сядь давай, я сам чай налью, — он первый отстраняется и усаживает меня на стул, а я вздыхаю. Ну что ему стоило постоять так еще немножко.

Он уплетает сырник за сырником, на меня почти не смотрит, а меня, черт дернул, спросить.

— А что тебе приснилось, что ты так испугался?

Кирилл давится, откашливается и чаем запивает.

— Что меня сырником придавило. И больше не выбраться, задыхался и умирал.

У меня четкое ощущение, что речь не о сырнике, но спрашивать я не буду. Просто прошу помыть посуду, а сама скрываюсь в своей комнате.

Я думала будет легче, но как перестать думать о мужчине, и его совершенстве, если он постоянно мелькает перед глазами, более того лезет обниматься. Так что единственный выход — съехать как можно скорее, иначе скоро мои трусы можно будет лепить на потолок вместо люстры.

Следующие несколько дней я старалась не отсвечивать, вообще не попадаться на глаза Кириллу. Единственный раз, когда мы пересекались, это когда я звала его на ужин и задавала один и тот же вопрос:

— Ну что, когда я съезжаю?

— Я пока варианты подбираю, потерпи, егоза, — он на меня почти не смотрел, да и я не настаивала, занималась учебой, избегала Ваню, который решил, что пару цветочков и стихи Пушкина, подсунутые на парах, исправят его поступок. Я конечно держусь, но порой мне снятся кошмары, порой я представляю, что могло случиться, не появись тогда Кирилл. Это ведь меня изнасиловать могли, и никто бы меня не спас, никто бы не выломал дверь. Мне, кстати, любопытно стало насчет той истории, а к Кириллу я подойти и узнать не решалась. Зато позвонила Майе. Но сразу в лоб спрашивать не стала, начала издалека. Рассказала, как учеба, что у меня даже появились друзья и что я все еще слоняюсь по квартире Кирилла.

— Еще не нашла квартиру? А чего ты тянешь?

— Ну я уже как-то попыталась, теперь этим занимается Кирилл.

— Вообще — это решение Давида было глупым. Ты взрослая девушка, не нужна тебе нянька.

— Точно! Вот и я так ему сказала.

— Тем более та, в которую ты была влюблена.

Я даже замолчала. Мы с Майей не обсуждали мое фиаско. Я ей рассказала, она сказала, что про Кирилла я могу забыть, и больше мы к этому не возвращались.