– Я допускаю, что все сказанное вами правда… А где вы были сами с семи часов вечера до одиннадцати?

– Вот вы все куда гнете… Я был дома. Можете спросить у моей жены.

– Кроме жены, еще кто-нибудь может подтвердить ваше алиби?

– Меня в этот день больше никто не видел.

– Вы что, целый день провели дома?

– Представьте себе – я целый день провел дома! И у меня не было желания куда-то выходить.

– И что вы делали?

– Читал книгу!

– Какую книгу?

– Горького. «Мои университеты». Он ведь тоже жил на Марусовке. Пекарня, где он работал, недалеко отсюда.

– Не торопитесь с ответом, вспомните, – настаивал Щелкунов. – Если вы сами никуда не выходили из дома, так, может, к вам кто-нибудь приходил? Ну, скажем, соседка за солью зашла или, к примеру, почтальон с заказным письмом заявился. Может быть, кто-нибудь из управления пришел?

Пирогов обхватил большими и сильными руками крупную голову и замолчал. Во взгляде прочитывалось отчаяние, а склоненная над столом фигура представлялась воплощением бессилия. «Ну почему все это произошло именно со мной?! За что мне такая пытка?! Ведь он не верит ни одному моему слову!»

Но вдруг Пирогов поднял голову, его глаза просветлели.

– Есть один человек… Как же я мог забыть об этом? К нам в эти часы заходила подруга моей жены. Она не может этого отрицать! Она видела меня! Я открыл ей дверь, поздоровался с ней и ушел в другую комнату. У них от меня вечно какие-то свои бабьи секреты! Поверьте мне! Обязательно у нее поинтересуйтесь! Я вам говорю чистую правду!

«Вот, кажется, все и прояснилось. А впрочем, что прояснилось-то? Наоборот, дело усложняется и становится куда более запутанным, чем представлялось поначалу…»

Виталий Викторович откинулся на спинку стула, смотрел в глаза Пирогова-племянника, преисполненные надежды. Чувствовал, что, скорее всего, так оно и происходило в действительности. Два свидетеля – это уже серьезное алиби. Причем от лица совершенно незаинтересованного. Выходит, что Семен Пирогов действительно никого не убивал.

Оставалось только подтвердить алиби, а там можно и выпускать.

Доктор Усачев с хмурым видом внимательно просмотрел рентгеновские снимки черепа, затем, аккуратно положив их на стол, прощупал лобовую часть сидевшего на стуле Хрипунова:

– Вам больно?

– Не так чтобы уж очень больно, – сказал Хрипунов, – но чувствительно.

– А здесь? – надавил Николай Олегович с правой стороны черепа.

– Здесь больнее, – признал Василий Хрипунов, стараясь не морщиться от боли.

Николай Олегович устроился за столом и принялся что-то писать, потом глянул на притихшего Хрипунова и произнес:

– К сожалению, я не вижу каких-то значительных положительных изменений. Наоборот, просматривается внутричерепная гипертензия, которая, полагаю, очень сильно усложняет вашу жизнь. С нарастанием физической активности случается головная боль?

– Именно так, доктор, бывает, что не знаешь, куда себя подевать от этой боли. Такое ощущение, что голову кто-то сдавливает.

– В височной области тоже чувствуете нарастающую боль?

– Именно так.

– А кашель проявляется в положении лежа?

– Есть такое дело. Особенно сильный кашель после сна, – отвечал Хрипунов.

– А еще и рвота по утрам бывает.

– Все так, доктор.

– А чувство агрессии испытываете? – задержал свой взгляд Николай Олегович на лице пациента.

– Бывает, конечно, – сумев совладать с собой, ответил Хрипунов. – Но не так чтобы уж очень…

– Это уже хорошо, – с некоторым облегчением проговорил доктор. – Обычно люди с таким заболеванием, как у вас, срываются и приносят немало проблем как окружающим их людям, так и самим себе. Вижу, что у вас сильные волевые качества.