- Мне очень больно, - выдохнула Софи. - Живот болит… врача позови! Иди… иди же!!

В ее видении Тристан вжался в ее тело бедрами, прижался животом к ее ягодицам, членом проникая очень глубоко, надавливая на упругое бархатное донышко ее женского естества, поглаживая женщину там, в глубине, давая ей понять, что она вся принадлежит ему, что он властвует над ней.  Ощущения почти невыносимые; настоящие; слишком реальные.

Он неспешно запустил свои белоснежные пальцы в ее волосы, намотал их на кулак, заставив изнемогающую, нанизанную на его жесткий член женщину прогнуться назад, и стал брать ее жесткими, сильными, отрывистыми толчками, каждый из которых выбивал крик из ее напряженного, задыхающегося горла.

Терпеть это бесстыдное и чувственное видение у Софи сил не было. Ноги ее подогнулись, она сползла на пол, всем своим телом ощущая прикосновения тела Тристана, жар его кожи, крепкие пальцы, впившиеся ей в бедро.

Он словно мстил ей за то, что она опровергла его слова, что он может быть жестоким в постели. Но в этой его жестокости было величайшее наслаждение и страсть. Его руки в золотом свете огня тискали и ласкали все тело любовницы, повторяли его плавные линии, очерчивали напрягающиеся мышцы, перемешивая ее боль и наслаждение.

Сцены акта любви стерли все иные видения Софи. Она закрыла лицо руками, бессильно усевшись на пол у постели, и позволила видению течь плавно и поглотить ее. Она не слышала реальности и больше не сопротивлялась волшебному сну.  Ричард в панике убежал, а она сидела, поскуливая, вздрагивая, обмирая и любуясь игрой золотого света на лице альбиноса, ласкающего ее так нежно и чувственно, что Софи разрыдалась, поняв, насколько ее жизнь была лишена любви.

«Как жаль, - рыдая, думала Софи, когда страстное видение, выжав из нее все силы, погасло. - Как жаль, что мои видения - все лишь цветные, ничего не значащие картинки, всего лишь отражение в магии моих желаний…»

***

Патрик, вероятно, и сбежал бы из города ночью, несмотря на свой страх перед оборотнями, некромантами и страшным туманом. Но Инквизитор, видимо, вместе с парой оплеух наложил на него какое-то заклятье. Поэтому поутру клирик первым делом прибежал на площадь, сам сунул голову и руки в колодку, сам встал на колени, и к моменту, когда солнце поднялось повыше, освещая замерзший слякотной ночью город, Патрик уже успел прийти в себя, нарыдаться, обмирая от страха, и в кровь ободрал руки и шею, стараясь высвободиться.

Но колодки, установленные  на деревянном помосте посередине города, держали его крепко. Отойдя от заклятья Инквизитора, Патрик скулил и орал, вертелся, как волк, попавший в капкан, но освободиться не мог.

К моменту, когда на помост поднялся приехавший вчера инквизитор, солнце сожгло нос несчастного страдальца до цвета спелого помидора. Патрик уже успел раскаяться во всех своих нечистых делишках и с исступлением безумца надеялся на пощаду.

Но не тут-то было.

В руках Тристана был черный меч - уже недобрый знак. Патрик даже заверещал, мелко дрыгая ногами от ужаса, когда инквизиторский клинок, вещь зловещая и будто бы живущая своей, отдельной, таинственной жизнью, качнулся у его лица.

Вокруг помоста собралось много людей - и зевак, и тех, кто жаждал его, Патрика крови. Тех, кого Патрик наказывал или лишил близких. Он видел их озлобленные лица в толпе и чувствовал себя загнанным зверем.

Инквизитор, одетый во все чистое и свежее - даже новое черное пальто со светлыми пуговицами сыскалось в его багаже, - зловеще прогуливался рядышком с жертвой, похлопывая мечом по голенищу высокого сапога.