Он всхлипнул тихонечко и, рюмку отнявши, опрокинул ее. Занюхал перцовку кусочком яблока и всхлипнул:

- Извести меня пытается…

- Заявление подавать будете? – поинтересовался Себастьян, отодвигая стул. Но Катарина покачала головой, мол, постоит лучше.

- Заявление? Ах, бросьте… какое заявление? Скажут, оклеветал… а я не клеветник… я понимаю, прекрасно понимаю, она ведь ничего дурного не делает, а что пилит, так все такие… и что лекарства не купила… мы разорены… почти разорены… что-то я много говорю.

- Вы гробы возите? – Катарине надоело слушать этот пьяноватый лепет. А было ясно, что пан Белялинский изрядно набрался, уж не понятно, с радости ли иль с печали.

- Гробы? – он растерянно моргнул. – Гробы… ах, да… гробы… вожу… вот давече привез двадцать штук. Двадцать!

Он поднял палец.

- Куда?

- Туда, - пан Белялинский махнул рукой. – Смотрите, пан воевода… женщины, они все такие… сперва сладкие и ласковые, что зефир твой…

Он огляделся, но зефира в обозримой близости не отыскал и потому наполнил рюмку вновь. Поднес крепкою рукой к носу, скривился.

Выдохнул.

Да и опрокинул, осушивши одним глотком. Закусывать на сей раз не стал, так занюхал собственным рукавом и содрогнулся всем телом.

- Ох… хороша… о чем я? А… зефир. Вы зефир любите? А вот Ганна любит. В шоколаде чтоб… и три злотня за коробку. А коробка-то махонькая. Спрашивается, за что платить? Три злотня! – пан Белялинский поднял палец. – Три!

- Мы поняли, - ответила Катарина, поморщившись. Пьяных не любила?

- Вот… я ей сказал, чего платить, когда на рынке такой же за два сребня можно взять. А она нос воротит, мол, на рынок только бедные ходят. И зефир там прогорклый… я ж сам пробовал. Найсвежайший. И знаете, - он огляделся, будто опасаясь, что драгоценная супружница изволит пребывать рядом, поманил Себастьяна пальцем. Пришлось наклоняться. – В последние-то годы у меня дела не ахти шли… совсем не шли… и я коробочку-то в кондитерской прикупил, а зефир на рынку брал. Экономно выходило. А она… не заметила она… только нахваливала, мол, хорош…

Пан Белялинский пьяненько захихикал.

- Только вы ей не говорите, ладно?

- Не скажу, - пообещал Себастьян, испытывая странную неловкость. Человек этот, волей ли или неволей замешанный в делах престранных, был все ж соотечественником, а потому видом своим нынешним, состоянием, позорил не только себя самого, но и целое королевство.

- Вот и ладно… а гробы? Что гробы… документы у меня имеются. В номере. Изучать станете?

- Станем, - ответила за Себастьяна Катарина, но пан Белялинский ей пальцем погрозил и сказал:

- Ша, девка… нос у тебя короток, чтоб в мои бумаги лезть… я свои права знаю…

- Хотите проблем?

- Смотря у кого они возникнут, - пан Белялинский подбоченился. – Она пусть остается… не люблю, когда наглые бабы в мою жизнь лезут. А вы, пан воевода, сходите… почитайте… авось и вычитаете чего…

И ключ кинул.

Себастьян ключ поймал, а заодно явственно осознал, что ничего-то в номере он не найдет. Однако же поднялся. И дверь открыл. И хмыкнул, убеждаясь, что этот конкретный номер был куда похуже того, в котором остановился сам Себастьян.

Победней.

Потесней.

И темный какой-то, неуютный…

Бумаги отыскались на столе и, как следовало ожидать, были в полном порядке. Из них следовало, что накануне пан Белялинский пересек границу, сопровождая груз в два десятка гробов деревянных с суконной обивкой цвета «экрю», полусотни венков похоронных и еще всякой прочей мелочи, подробный перечень которой составлял полтора листа.

Накладные.

Разрешение на реализацию.