Один из наших спутников заметил антилопу, подкрался к ней и убил ее. Впоследствии алчные люди хавейтат, замечая в отдалении множество антилоп, пускались в погоню за животными. Последних выдавало их белое сверкающее брюхо, делавшее заметным каждое их движение даже на большом расстоянии.

Я был слишком измучен, чтобы свернуть с пути даже ради самого редкостного в мире животного, и ехал сзади. Мой верблюд быстро нагонял караван, ускорив шаг. Наши люди боялись, что некоторые из верблюдов падут до вечера, если ветер усилится.

Среди людей племени аджейль я не мог различить одного из них – Гасима. Я поехал вперед, желая отыскать его верблюда, и наконец нашел его, но без всадника. Его вел один из людей хавейтат. Седельные сумки, винтовка и провиант были на верблюде, но сам Гасим исчез. Нам стало ясно, что несчастный отстал. Это было ужасным несчастьем, так как в туманном мареве караван не мог быть виден далее двух миль, а на земле, твердой, как железо, не оставалось никаких следов. Гасим никогда бы не смог нагнать нас пешком.

Все начали его искать, надеясь, что он находится где-нибудь в нашем растянувшемся караване, но его нигде не было.

Уже прошло много времени, и почти наступил полдень; было очевидно, что Гасим остался где-то позади, на расстоянии многих миль. Его навьюченный верблюд служил доказательством, что мы не забыли его спящим на нашем ночном привале.

Его товарищи рискнули предположить, что он задремал в седле и свалился, оглушенный или убившись при падении, или что кто-либо свел с ним старинные счеты. Во всяком случае, они ничего не знали. Он был злонравным чужаком, и они не слишком волновались.

Я нерешительно смотрел на них и на минуту задумался, могу ли я послать кого-либо из них назад на моем верблюде, чтобы спасти Гасима. Если бы я уклонился от этого долга, то это оправдали бы тем, что я иностранец. Но это было слабым доводом для человека, который намеревался помогать арабам в их восстании.

Во всяком случае, иностранцу было очень тяжело оказывать влияние на национальное движение другого народа, а особенно тяжело для христианина и оседлого человека управлять кочевниками-мусульманами. Я исключил бы для себя эту возможность, если бы пытался пользоваться одновременно привилегиями тех и других.

Вот почему, не сказав ни слова, я повернул моего упиравшегося верблюда и поехал обратно в пустыню. Настроение мое было далеко не героическим, так как меня взбесили остальные люди и то, что я изображал собою бедуина, а больше всего сам Гасим, ворчливый парень с редкими зубами, скверного нрава, подозрительный, грубый человек, от которого я дал себе слово избавиться при первой возможности. Казалось нелепым, что я должен был подвергнуть опасности свое участие в арабском восстании ради одного нестоящего человека.

Мой верблюд глухим ворчанием, казалось, выражал те же чувства.

В течение всех последних дней я замечал направление по своему компасу и надеялся с его помощью вернуться к месту нашего отправления в семнадцати милях позади.

Я скакал в течение полутора часов, когда внезапно заметил впереди себя что-то похожее на какую-то фигуру, большой куст, во всяком случае что-то черное. Изменчивое марево искажало размеры и расстояние, но этот предмет, казалось, двигался. Я наудачу повернул туда своего верблюда и через несколько минут разглядел, что это был Гасим. Когда я окликнул его, он нерешительно остановился. Я подъехал и увидел, что он почти ослеп и стоит с глупым видом, открыв рот и протягивая руки ко мне. Наши люди налили в мои меха нашу последнюю воду, и он судорожно расплескал ее по лицу и груди, спеша напиться. Затем он залепетал, изливая свои горести. Я посадил его на круп верблюда и повернул обратно.