– Я и не беспокоюсь.

Он снова улыбнулся.

– Тогда неси.

Я улыбнулась и постучала по косяку. Может, все еще будет хорошо. Может, парни еще что-нибудь придумают. Бэррингер – старинный друг, он должен найти подходящие слова. К сожалению, закрывая за собой дверь, я услышала их дальнейший разговор.

– Мерил ведь с ними не приехала? – выдал Джош.

– Нет. По крайней мере, я ее не видел.

– Слава тебе господи хотя бы за это.

Я не раз задавалась вопросом, зачем устраивают большие свадьбы, и пришла к выводу, что в дни торжества участники как бы переносятся в прошлое. Разве не об этом все тосты? Мы выкапываем забавные и очень личные истории, ворошим старые чувства, спешим поделиться своими воспоминаниями. Оживляя прошлое, нам легче проститься с близким человеком, отпустить его от себя в свободное плавание.

Я знала, что на моей свадьбе (а может быть, еще и на этой) мама обязательно расскажет одну историю про меня. Когда мне было лет семь, я заявила маме, что хочу выйти за нее замуж. Мама объяснила, что я не могу выйти за нее замуж, потому что она моя мама. На это я, конечно же, ответила: «Тогда я выйду за папу», – и получила еще один отказ. Тогда уже без особой надежды я спросила, можно ли мне выйти за Джоша. Мама объяснила, что так тоже не пойдет, и у меня началась настоящая истерика: «Ты что, хочешь сказать, что когда-нибудь я вырасту и выйду замуж за совершенно незнакомого человека?!»

Я слышала эту историю много раз. И я, и мама очень любили ее. Эта история напоминала мне самое важное про маму. (Сэди Мередит Эверетт, родилась в 1949 году в г. Ридинг, штат Коннектикут, бывшая учительница, известная в семье как «Непреклонная дева».) В истории ей нравился не конец, где я заявляю, что не хочу выходить замуж неизвестно за кого, а начало, где я выбираю в первую очередь ее.

За кухонным столом мама укладывала на блюдо горы крекеров, фруктов и сыра; еды хватило бы человек на десять. Я остановилась на нее посмотреть: гладко зачесанные волосы, острые скулы, маленькие локотки, шелковый халат. Не изменилась. Я тихонько подошла и обняла ее за плечи. Мама была такой маленькой, хрупкой, я всегда боялась раздавить ее нежные жемчужные косточки.

– Они улеглись спать внизу, прямо в спальных мешках, – сказала она. – От моих одеял отказались… Я не хочу об этом разговаривать.

– Конечно, – ответила я, уткнувшись ей в плечо.

– И все-таки это очень странно, – пробормотала мама в растерянности, и стало заметно, что она очень устала. – Он не дает ей и слова сказать. Стоит ей раскрыть рот – и он смотрит на нее, как на больную.

– А причем тут твои одеяла?

– Она точно хотела взять одеяло, но он не позволил.

Я обняла маму посильнее и встала напротив, через стол. Я не сводила с нее глаз, опасаясь, что она начнет спрашивать о салюте, и тогда все станет ясно по моему голосу. Мама отложила нож и пристально на меня посмотрела.

– Что происходит? Я чувствую, как ты на меня смотришь.

– Ничего я не смотрю.

Я ответила слишком быстро. Ну а что еще я могла сказать? «Я смотрю на тебя так, потому что на салюте Джош ни с того ни с сего заявил, что любит не только Мерил, а я той женщины даже не знаю. Интересный поворот событий, не правда ли?»

– Я такие вещи чувствую, – сказала мама, вновь нарезая фрукты.

Я отрицательно помотала головой и стала лихорадочно думать, куда бы увести разговор. Первым делом на ум пришел мой документальный фильм – тридцать мини-видеокассет у меня в багажнике. Я хотела оставить их в Наррагансетте, но потом испугалась, вдруг без меня случится пожар и мои труды пропадут (все кассеты – в единственном экземпляре). Я понимала, что страх иррациональный, однако ничего не могла поделать. В конце концов, я покидала тот дом с ночевкой впервые за три года, и страхи, будто в мое отсутствие все развалится, казались почти обоснованными.