– Хотя его чудачества можно счесть довольно невинной забавой, особенно на фоне деяний Салтычихи, что умертвила больше сотни дворовых девок и мужиков. Или иных аристократов, что с пистолетами в руках выходили на «охоту» в загоны, где вместо дичи бегали мужики и бабы! Ах, как хорошо они над рабами своими куражились! Многие из этих образованных дворян кресты на шее носили, в церковь ходили, а души православные самым злодейским образом губили. Крепостных за людей не держали, хуже, чем с рабами, обращались!

– Государь, я противник рабства, и поверьте, ваше величество, такие ироды осуждаемы всем дворянством!

– Охотно верю, Денис Васильевич. Потому я до сих пор на престоле, что дворянство, по большому счету, отказалось от рабства. Скажу более того – оно просто не успело привыкнуть к своему положению, ибо вслед за манифестом о вольности последовало и освобождение крестьян. Хотя потребовалось сорок лет, чтобы изжить рабство окончательно. И вот тут ваши стихи, Денис Васильевич, в которых вы выступили рупором части, да-да, именно части, не спорьте, дворянства. Отбросим всякие экивоки в сторону! Скажите мне прямо, поручик – чем вы недовольны и в чем вы меня обвиняете? Говорите честно. Даю вам слово, что этот разговор останется между нами и последствий для вашей службы не будет.

Гусар побледнел, щека непроизвольно дернулась, он медленно выдохнул из себя воздух, будто купальщик, собирающийся прыгать в ледяную воду. Хотя такое сравнение не совсем подходящее – поэт больше напоминал солдата, собирающегося бежать в атаку из спасительного окопа прямиком под смертоносные пулеметные очереди.

– Ваше величество, вы очень многое сделали для России, народ на вас просто молится…

– Оставьте славословие! Вы офицер, а не торговец, расхваливающий залежавшийся товар!

– Ваше величество, пропало семь человек, молодых дворян, которых вы, по общему мнению, тайно казнили. И мне, как и многим другим офицерам, будет интересно узнать, чем они вызвали ваш суровый гнев и в чем виновата их сестра?

– Вы говорите о Зубовых?!

Губы Петра сложились в жестокую гримасу, вспыхнувшая ненависть моментально опалила душу. Два прошедших года не остудили душу, которая опять взывала к мести.

– Да, государь, прошу простить. Мне бы хотелось знать, за что эти люди подверглись столь странному забвению. Что с ними, ваше величество? И в чем перед вами оказалась виновата Ольга Александровна, что вы с ней сделали? Правду ли говорят, что вы прямо домогались ее любви?

– Ну что ж, – тихо протянул Петр, – вы храбрец, поручик, и осмелились меня спросить о том, о чем другие помалкивают. А потому отвечу прямо – я убил братьев Зубовых, а также князя Яшвиля, Саблукова, Аргамакова и Марина. Ольгу Зубову изнасиловал, но жизнь оставил, упрятал, правда, в монастырь на вечное заключение…

– Значит, все правда… – тихо прошептал поручик, потрясенно глядя на Петра. – Ради своей похоти вы, ваше величество, казнили ее братьев и друзей и после этого…

– Не торопитесь с выводами! Я сказал, убил, а не казнил! И убил собственными руками, в бою, лоб в лоб! С одной шпагой в руке против многих пистолетов! А эта милая женщина, как вы говорите… Эта тварь до этого застрелила в спину двух моих казаков!

– Как так?! – Поручик совершенно растерялся и побледнел, кое-как выдавив из себя: – Но мне говорили…

– Да мало ли что говорили, Денис Васильевич?! Главное – кто говорил и почему. Вы не задавались простым вопросом: почему молчат родственники всех жертв моего «произвола»?!

Последнее слово Петр выдавил с нескрываемым сарказмом. Перед глазами в его памяти плыл мост, на котором лежали тела убитых, и Зубова, что держала в руках плюющий свинцом револьвер.