Старшая сестра Наташа – у нас с ней разница в одиннадцать лет – приехала той весной в Челябинск, чтобы купить выпускное платье для Евки. Племянница оканчивала школу, и собиралась в Екатеринбург, поступать в театральный. То, что она не взяла с собой Евку, может показаться странным только тем людям, которые ни разу в жизни не видели Наташу, и не имеют понятия о том, как она устроена. Сестра ни разу в жизни ни в чём не сомневалась, она до отказа набита премудростями и ценными советами, которые буквально сыплются из неё на ходу. Ясно, что у Евки не было ни единого шанса самостоятельно выбрать себе наряд для выпускного – к тому же, племянница обожает свою маму и считает, что она обладает изысканным вкусом (сделаем вид, что не помним ту юбку с вырезом до трусов, в которой Наташа отплясывала на моей свадьбе). А жаль, что Евка не приехала – я люблю свою племянницу, к тому же, она притушает бурное Наташино кипение. Сестра крепко обняла меня на пороге, после чего начала последовательно одаривать парижскими деликатесами: огурчики, помидорчики, вареньице ешьте сразу.

– Чего такая бледная, Тань? – спросила Наташа, когда мы с ней уже расставили все банки по полкам, все точки над всеми буквами. – Болеешь?

Я сказала, что плохо спала сегодня, но сестра, ожидающая моей беременности едва ли не больше нас с Димой, сделала хитрое лицо:

– Понятно!

Они с Димой допоздна сидели за столом, а я ушла спать в половине десятого, и утром не смогла встать с постели. Объяснить это сестре можно было единственным образом – самым простым и самым сложным, то есть – сказать правду. Наташа, бесстрашный воин, мой лучший и невыносимый друг, расплакалась, как маленькая девочка. Я даже не догадывалась, что так дорога ей: она из породы однолюбов, не в расхожем смысле этого слова, а в другом, главном, значительном, и я всегда считала, что сердце её одноместное, и там хватает места только на Евку.

Конечно же, Наташа повезла новость в Париж – вместе с выпускным платьем фиалкового цвета, туфельками сорок первого размера (Евка у нас крупная девушка) и кремом для депиляции, каких в Париже до сих пор не продают в связи с полным отсутствием спроса. И вскоре я начала получать письма от мамы – бесконечные, многостраничные письма в конвертах. Мария Марковна удивлялась, глядя, как я открываю конверты из Парижа:

– Неужели ещё кто-то пишет такие письма?

Несмотря на Интернет, который есть в Париже, пусть и не в каждой избе, мама предпочитает старую добрую почту России – да и пишет точно в том же стиле, какого придерживалась её мама и бабушка, высланные на Южный Урал из Пензенской области, как неблагонадежные элементы, зажиточные крестьяне, кулаки. Сначала мама долго здоровается и передает приветы моему мужу, подругам и начальству. Затем подробно рассказывает о погоде и хозяйстве, учениках и парижских новостях (кто умер, кто женился), ну а после приступает к советам – как реорганизовать Рабкрин, то есть, как мне устроить свою жизнь, лечиться и "вести себя в семье".

«Помни, Татьяна, – писала мама, – мужчина любит жену здоровую, а сестру – богатую. Не позволяй болезни нарушить ваши отношения. Терпи, сколько сил есть, а вообще, нужно найти хорошего врача, чтобы он понял, в чём здесь дело. У нас в семье такого не водилось, ногами отродясь никто не мучился – другое дело, если спина или по женской части.

И здесь же, без лирических переходов и растушёвок:

«Я договорилась с Батраевыми, что они дадут нам адрес бабки в Фершамке. Бери за свой счёт, и Дима пусть попросит у начальства по семейным обстоятельствам».