– Семнадцать. А тебе?

– Столько же.

– Вот видишь! Мы уже прямо как сестры! – Вай-Мэй в надежде прикусила нижнюю губу. – А оперу ты любишь?

– Опера – для стариков, – отрезала Лин.

Ротик Вай-Мэй округлился от изумления и ужаса.

– О, Лин! Как ты можешь такое говорить! Опера же такая чудесная! Эти красивые истории, они как сны…

– Терпеть не могу сказки. Я люблю факты. Науку.

Вай-Мэй скорчила рожицу.

– Звучит ужасно скучно.

– Ну, если ты так любишь оперу, считай, что тебе повезло. Мой дядя работает в оперном театре, – созналась Лин. – В Нью-Йорке. Потому что я там живу.

Вай-Мэй издала такой писк, что у Лин ушло несколько секунд на осознание того научного факта, что это восторг, а не ужас.

– Ты самая счастливая девочка на земле, раз у тебя такой дядя! Ты все время ходишь в оперу? Сидишь на балконе и грызешь тыквенные семечки и воображаешь, что все эти чудные истории происходят с тобой? Когда я приеду в Нью-Йорк, мы пойдем с тобой в оперу вместе, и ты увидишь, какая она прекрасная! Это судьба свела нас! Мы точно станем лучшими на свете подругами. А тем временем, пока я на корабле, мы можем каждую ночь встречаться тут, в этом прекрасном мире снов!

Деревья внезапно кончились.

Впереди были только какие-то серые и коричневые квадраты – набросок, все еще ждущий деталей.

– Судя по всему, дальше мы не пройдем, – сказала Лин.

– А ты хочешь дальше?

– Дальше все равно не выйдет, – раздраженно повторила та.

Мысль о том, что Вай-Мэй слабоумная, быстро обретала весомость факта.

– Тогда мы это поменяем и сделаем, как нам надо. И пойдем, куда захотим.

– Сон нельзя изменить.

– Конечно же, можно.

– Я уже достаточно давно хожу по снам, – начала Лин тоном школьной училки, объясняющей тему первокласснику, – и оно так просто не работает. Можно войти в дом, можно подняться по лестнице, которая и так уже существует. Но нельзя по собственной воле превратить этот дом в школу или, скажем, в автомобиль.

– А что такое автомобиль? – озадаченно спросила Вай-Мэй.

Лин закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Ладно, забудь.

И c этими словами она пошла обратно, к лесу, крича:

– Генри! Генри!

– Но мы здесь можем менять все по своему желанию, – сообщила, снова поравнявшись с нею, Вай-Мэй. – Это не как в других снах. Смотри, я тебе покажу.

Лин остановилась и демонстративно сложила руки на груди.

– Придумай что-нибудь, чего тебе очень хочется, – распорядилась Вай-Мэй. – Что-нибудь маленькое.

Я хочу назад мои ноги, подумала Лин. Хочу ходить без этих чертовых скоб и чтобы люди на меня не глазели с жалостью или страхом. И хочу просыпаться без боли.

Она проглотила ком в горле.

– Отлично. Туфли. Хочу пару красивых туфель.

– Очень хорошо, – сказала довольная Вай-Мэй.

Она наклонилась и подобрала камень… и рука ее с ним опустилась, как будто камень был и вправду тяжелый.

– Но как…

– Тс-с-с. Смотри.

Девочка закрыла глаза, губы сжались в линию от сосредоточенности. Она повела над камнем руками, уверенно, будто фокусник, делающий давно отработанный трюк, и на глазах у пораженной Лин камень поплыл, потек, уже больше не твердый, но словно раздумывающий, чем ему стать дальше – и каким… У Вай-Мэй контуры тоже размылись, будто они с камнем сейчас объединились, стали одним целым в этой алхимии. Камень подернулся рябью, подождал еще мгновение, а потом пропал. Там, где только что был он, стояла пара изящных, расшитых китайских туфелек без пяток.

Лин провела пальцем по швам на острых носках и почувствовала словно бы остаточный заряд, совсем чуть-чуть статического электричества.

– Как… как ты это сделала?