– Что это такое? – Генри отпрыгнул от инструмента и в мгновение ока очутился рядом с ней на платформе.

Ярчайший свет проткнул тьму, вой сделался громче. Маленький деревянный вагончик грохотал к ним по пыльным рельсам; его головной фонарь сиял, как полуденное солнце. Ворвавшись на станцию, он с визгом остановился, распахнулись двери. Генри сунул голову внутрь, потом с широченной улыбкой обернулся к Лин.

– Эй, тебе обязательно надо это увидеть!

Она тоже заглянула и подивилась панелям красного дерева, двум плюшевым креслам и изящным керосиновым лампам на столиках.

– Давай сюда! – сказал Генри, забираясь в вагон.

– Эй, что ты делаешь? – испуганно вскинулась Лин.

– А что, если он привезет нас к таинственному сновидцу? Вдруг все это – сумасшедший сон Луи? – Бледное веснушчатое лицо Генри было смертельно серьезно. – Лин, я уже все перепробовал. Я должен знать. Прошу тебя! Мы в любой момент можем проснуться.

– Ну, хорошо, – согласилась она после минутной паузы. – Мы всегда можем проснуться.

Стоило им взойти на борт, как двери захлопнулись и поезд покатился по рельсам с рывком, опрокинувшим их обоих в кресла. Лин зажмурила глаза и безмолвно напомнила себе: это сон, это всего лишь сон. Вскоре поезд мягко остановился. Двери распахнулись в затянутую туманом чащу скелетоподобных дерев. Детальности нью-йоркских улиц и прелестной станции тут как-то явно недоставало.

Генри втянул воздух.

– Чуешь? Это гардении. Совсем как в Новом Орлеане.

– Я ничего не чую, – сварливо возразила Лин.

На лице Генри любопытство сменилось почти вожделением.

– Вот! Я его слышу! Это скрипка Луи. Он здесь! Мы его нашли!

Он соскочил с поезда и устремился в мглистую путаницу едва намеченных стволов, клонящихся, обступающих, принимающих его в объятия.

– Погоди! – Лин побрела следом. – Генри? Генри! – закричала она, чувствуя, как внутри подымается паника.

Она звала и звала, но его уже нигде не было. Будто сон открыл пасть и проглотил его целиком.

– Лин? Где ты? Лин! – звал Генри, и голос его тонул в тумане.

Он-то думал, что она прямо позади, но потом обернулся, а кругом только безликие деревья – все одинаковые, и непонятно, откуда ты пришел.

Теплый ветерок принес своевольный запах гардении, а с ним и другие – мох и речную воду, запахи дома. Где-то далеко, совсем слабо, смычок упорно пиликал «Алую реку».

– Луи? – позвал Генри; в горле его набух ком.

Впереди древесные тени слегка расступились, открывая бегущую сквозь чащобу едва освещенную тропку. Скрипка ударила сильнее.

– Лин! – попробовал Генри еще один, последний раз.

Он совсем не хотел ее здесь бросать, но боялся оборвать эту ниточку к Луи, важную, как сама жизнь. Быть может, где бы она сейчас ни была, Лин тоже услышала музыку и пошла на звук. Надеясь, что так оно и есть, Генри устремился за скрипкой в глубину леса.

Солнце засияло ярче, туман истончился. Плоские, как бумага, деревья округлились, нарастили кору, превратились в громадные вековые дубы в колышащихся бородах испанского мха. Стрекозы чертили мимо его лица и ныряли к зеркалу пронизанной солнцем реки, где синяя лодочка покачивалась у берега – совсем такая же, как та, на которой они рыбачили с Луи. На самом берегу на деревянных сваях возносилась грубо сколоченная хижина; из горбатой трубы вился дым. Музыка неслась изнутри. Ноги у Генри превратились в желе. Вдруг это еще одна жестокая шутка, что так любят шутить сны? Кулак налился свинцом, но Генри набрал побольше воздуха, c усилием поднял руку и постучал. Мелодия оборвалась. Генри оплел руками живот, чтобы унять дрожь… дверь, скрипя, отворилась.