– Вон.
– Ну, Фредди. Папочки все равно нету дома.
– Вон!
Сэм со вздохом передислоцировался на честерфилд[12]. Ноги он водрузил на стол рядом с книгой Джерико – просто чтобы его позлить.
– Парень, мы с тобой должны устроить эту пророческую выставку. Нельзя дать Уиллу профукать музей.
Джерико с сомнением поглядел на него над переворачиваемой страницей.
– И c каких это пор тебя так волнуют дела музея?
– Я вообще по натуре заботливый. Неужели человек не может искренне хотеть помочь другому человеку?
– Тут что, где-то золото в стенах замуровано?
– Слушай, я у вас вообще-то хорошо устроился. Если музей пойдет ко дну, так и я вместе с ним.
– Вот где собака зарыта.
– Да не во мне одном дело. У тебя тоже честный контракт. Ну-ка, сколько в округе рабочих мест для ребят, читающих Ницше и каталогизирующих мешочки гри-гри? Если мы с тобой хотим сохранить рабочие места, нам нужен план. Эта пророческая выставка – наш билет в будущее. Пока профессор катается по своим делам, у нас есть целиковые две недели, чтобы все обстряпать – и чтоб никто при этом не лез под руку.
– Ему это не понравится.
– Его тут не будет, чтобы нас остановить, а когда мы запустим всю махину, что он сможет сделать? Придется пойти на риск, Джерико.
Тот откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Сэма.
– И как же ты собираешься заманить Эви быть хозяйкой вечеринки? Они с Уиллом не разговаривали с тех самых пор, как она объявила всему Нью-Йорку, что она пророк.
– О, уверен, Эви я убедить смогу, – небрежно заявил Сэм, сцепляя руки за головой.
Джерико вернулся к книге.
– Да? Вы это обсуждали прошлым вечером в «Гранте»?
– Тебя это так сильно расстроило?
– Этого я не говорил, – Джерико перелистнул страницу. – Как она там, кстати? Выглядит счастливой?
Сэм пожал плечами.
– А то! Это ж было на вечеринке. Сам знаешь, как оно там, на них. Или нет, откуда тебе.
Эту его подковырку Джерико проигнорировал.
– Так вы часто видитесь?
Сэм, конечно, мог сказать Джерико правду – что Эви практически вышибла его с вечеринки, но куда забавней, если он будет думать по-другому.
– Ну-у-у… как джентльмен, я, пожалуй, не скажу больше ни слова.
– Отлично. И не говори, – Джерико поглядел на часы. – Почти пора. Иди открывайся.
– Я? Куда же это я пойду? Да ну тебя, Фредди! Там такая холодрыга. Если я заболею, половина девушек Нью-Йорка повыплачет все глаза.
– Зато вторая половина выстроится в очередь копать тебе могилу.
– Ау-у-у, Фредди, ты надрываешь мне сердце.
– Сердца у тебя нет. Сегодня твоя очередь. Пошел!
– Но…
Не подымая головы, Джерико указал пальцем на дверь.
– Изыди! Изгоняю тебя.
– Хорошо! Отлично! – проворчал Сэм. – Пойду повешу табличку «открыто». Как будто это кому-то надо.
– И кто тут еще нигилист?
Джерико подождал, пока Сэм уйдет, потом вытащил газету из-под книги и открыл на статье про Эви. За последние пару месяцев он послал ей два письма и написал еще две дюжины, которые посылать не стал. Письма были все одинаковые:
Дорогая Эви, надеюсь, у тебя все хорошо. Мне очень понравилось твое радиошоу. C тех пор, как ты уехала, Беннигтон уже совсем не такой интересный…
Впрочем, он был совершенно уверен в ее способности читать между строк:
Дорогая Эви, я ужасно по тебе скучаю. Думаешь ли ты обо мне хоть иногда?
Вместе они прожили свою собственную маленькую войну длиною в ночь – и остались в живых. Никто больше не понял – не смог понять! – c каким чистым злом они столкнулись тогда в доме Джона Хоббса. Несколько дней спустя, когда рассветные сумерки крались по городу, он впервые поцеловал ее. О, как часто он с тех пор вспоминал это мгновение: вкус ее губ, ощущение ее тела, утешение ее рук, обвивающих ему спину. То были самые лучшие часы во всей его жизни. А потом все кончилось. Эви пришла ночью к нему в комнату… Он хотел только целовать ее, целовать снова и снова. Но она сказала: «Я не могу» – и оттолкнула его руки.