…Наутро начались «большие гонки» по перетаскиванию оборудования в лабораторию.

– Что они такое набили в эти ящики? – Макс, пыхтя, пятился между высоких стеллажей. – Консервированные трепанги там, что ли?

– Почему трепанги? – удивился Марк, который, тяжело дыша, нёс другой конец ящика. – И почему именно консервированные?

– Я как-то грузчиком работал в магазине, – Макс, резко выдохнув, поднял ношу на грудь и задвинул её наверх. – Намучились мы тогда именно с этими трепангами.

– Вручную грузили? – поразился энтомолог. – У вас что там, каменный век?

– Да, ну! – отмахнулся Макс. – Просто хозяин был жлоб, экономил на всём. Ну, как здесь. Тоже вручную таскаем, и тоже всякую ерунду.

Он достал из кармана куртки сигареты и закурил. Марк, поморщившись, сделал шаг назад.

– Вы, что, не понимаете, как вреден никотин?

– Жить вообще вредно, от этого умирают.

Марк покосился на него. Странный народ эти русские. Он сам никогда не жил в России. Но его далёкие предки приехали именно оттуда. Потому, в семье Нобфлеров к России было традиционно тёплое отношение. Однако понять этих людей он не мог никогда. Они его одновременно восхищали и раздражали. В них всего было слишком – и безмерная отвага и спиртное совершенно дикими дозами.

Как-то раз, копаясь в архивах, он нашёл журнал издания XX века. В одной из статей рассказывалось про опрос американцев на тему «Правда и мифы о России». Результаты опроса насмешили его так, что он долго давился от хохота, ибо шуметь в библиотеке не полагалось.

В то, что в России медведи ходят по улицам, верило около семидесяти процентов населения, а в то, что русские пьют одеколон – не больше двадцати. Марк знал, конечно, об истинном положении вещей, всё-таки, его родители несколько раз ездили на родину предков, но наивность американцев вполне объяснима.

Когда-то, когда Марк ещё учился в лицее, его увлекла тема Гипербореи. И, чем больше он изучал первоисточники, тем больше убеждался, что достоверной информации об этой легендарной стране нет – одни слухи. Причём, слухи, как и о русских, сплошь противоречивые. Поневоле поверишь, что арии – их далёкие предки.

– Ладно, – аккуратно потушив сигарету, вздохнул Макс. – Пошли дальше твоих трепангов таскать.

– Они не мои, – раздражённо буркнул Марк. – Я же энтомолог, а не ихтиолог.

– А в чём разница? – простодушно уставился на него русский.

Учёный страдальчески возвёл очи горе. О, боже, ну, как можно не знать таких простых вещей?

– Я энтомолог, я занимаюсь насекомыми, – терпеливо пояснил он. – Трепанги в море живут!

– Я, что, совсем, что ли? – обиделся Макс, – Они же морепродукты! Это каждый дурак знает. Морские насекомые!

– Они головоногие! – терпение без пяти минут академика стало опасно потрескивать, грозя вот-вот лопнуть. – А я энтомолог! Я занимаюсь только насекомыми!

– Значит, в ящиках, по-твоему, насекомые? – недоверчиво хмыкнул русский.

– Там биологический материал! – забыв про все подписки, брякнул Марк. – Личинки инсектоидов!

– Марк, ты сам-то понял, что сказал?

Его ухмылка окончательно вывела энтомолога из себя.

– Инсект – это насекомое! Здесь личинки генно-модифицированных богомолов. Представь богомола с тебя ростом, но с челюстями, как у термита-солдата! Ничего зверушка, а?

Сохраняя маску полного простодушия, Макс сделал вид, что представляет, но только пожал плечами.

– Только, смотри, никому об этом, – спохватился Марк, вспомнив, наконец, данную им кучу подписок о неразглашении.

– Могила, – заверил его опер, сохраняя самое серьёзное выражение лица. Внутри же он ржал, как лошадь Пржевальского.