– Прекратить огонь, Логунов, – повторил приказ своим танкистам Соколов.

«Все правильно, – подумал он. – Патроны и снаряды надо беречь. Атака отбита, и нет смысла в том, чтобы именно сейчас убить еще пару десятков немцев. Их надо будет убивать потом, когда они снова полезут. Убивать, чтобы остановить, чтобы атака захлебнулась. Следующего подвоза боеприпасов на высоту может уже и не быть».

Танки прикрывали броней пехоту, пехота спешно садилась в бронетранспортеры и грузовики. Еще двадцать минут, и остатки атакующей группы ушли за лес. В верхнем люке танка появилось потное лицо Логунова.

– Хорошо мы им дали, – сказал он, сплюнув далеко в сторону. – А хитро вы придумали. Я эту яму сначала и не углядел. Как мы их заперли, как заставили обходить своих! Тут они у нас и напоролись на подкалиберные.

– А все-таки в нас попали, – Алексей поднял руку и показал на правый бок башни. – Я за этим грохотом не услышал удара. Вскользь прошла болванка, вон какую дорожку оставила.

– Зато мы здесь почувствовали, – без усмешки ответил сержант. – Думал, что конец нам с Николаем. Обидно даже как-то стало, самое начало боя и так вот… Ну да обошлось.

Соколов вошел в блиндаж. Омаев стоял у амбразуры, положив щеку на приклад пулемета, и задумчиво смотрел в поле, где лежали убитые им немцы. Над стволом струился раскаленный воздух. Бабенко поднял глаза на лейтенанта, улыбнулся и продолжил набивать пустые магазины патронами из вещмешка.

– Эй, танкисты, – закричали снаружи, – где ваш лейтенант? Срочно на КП к комбату!

Соколов вышел, бросил наверх Логунову свой шлемофон и поймал брошенную им пилотку.

– Остаетесь за меня, – приказал Алексей, – осмотрите машину. Установите наблюдение. Сетку подтянуть, а то могут снова налететь самолеты. Я пошел.

Проходя по второй линии окопов, лейтенант понял, что все не так радужно, как ему казалось. Понятно, почему по немецкой пехоте не стреляла батарея 50-мм ротных минометов. Две бомбы накрыли огневые точки минометчиков. Несколько солдат выкапывали убитых, заваленных землей после взрыва. Накрытые плащ-палаткой, лежали окровавленные, черные от налипшей к крови земли фрагменты тел. Повсюду валялись осколки ящиков от мин, искореженные минометные сошки. Из груды земли торчала минометная плита, чуть дальше – окровавленная пилотка, разбитая и разломленная надвое винтовка.

Окопам первой линии досталось тоже, это Алексей видел хорошо. Он помнил, в каком порядке были окопы до бомбежки. Сейчас от траншей и ходов сообщения практически ничего не осталось. Только отдельные стрелковые ячейки и пулеметные гнезда. Артиллеристы с лопатами спешно поправляли брустверы орудийных двориков своих «сорокапяток». Одно орудие торчало из воронки покореженной станиной. Ясно, значит, осталось только три пушки.

– Раненных вон туда, в блиндаж! – распоряжался политрук в порванной гимнастерке с рукой на перевязи. Голос у него был хриплый, он все время грязной тыльной стороны руки вытирал лоб. – Санинструктор уже там. Быстрее, ребята, быстрее. Убитых в воронку.

Подойдя к блиндажу командного пункта батальона, Соколов увидел, что комбату сегодня очень повезло. Три бомбы упали всего в нескольких метрах от его укрытия. Бревна покосились, один край крыши блиндажа съехал, в щель с бревен сыпалась земля.

Сам Парамонов сидел на стуле, ординарец перебинтовывал ему голову свежим бинтом. Майор морщился, но говорил со своими командирами. Соколов доложил о прибытии и остановился за спинами других. Из четверых командиров на КП пришли трое. Значит, еще кто-то из офицеров погиб.