Немцы построили пленных вдоль многоярусных нар по обе стороны от прохода и стали одного за другим выталкивать к выходу. Набралось, наверное около сотни. Их вывели из барака. Следом ушли и автоматчики. В бараке повисла угрюмая тяжелая тишина. Никто не разговаривал. А когда примерно через час где-то вдали послышались характерные сухие очереди немецких автоматов, пленные приуныли окончательно. Вечером, когда снова принесли еду, уже никто не бросился к ней сломя голову. Кое-кто даже не поднялся со своих нар. Соколов в этот момент стоял у дверей, глядел наружу. Увидев пленных – разносчиков пищи и охранников, он отошел вглубь барака. Но когда немцы ушли, он снова встал у дверей.

Мыслей, как устроить побег, не было. Да и что тут можно придумать? Колючая проволока, натянутая в несколько рядов между толстыми столбами, на высоте более двух метров сделан козырек из той же колючей проволоки, чтобы на ограждение нельзя было залезть. Дальше коридор, по которому ходят автоматчики с собаками, и внешнее ограждение, такое же, как и внутреннее. По ночам ограждение освещает прожектор, да и по лагерю лучами водят. И бараки на ночь закрывают. Больше ничего из дверей не видно, а ночные и дневные наблюдения за режимом охраны больше внушают пессимизма, чем надежды.

Чтобы перебраться через проволоку, в который уже раз принимался размышлять Алексей, нужны доски или лестницы. Пара фуфаек, наконец, чтобы перебраться через «колючку». Еще лучше кусачки, чтоб проволоку перекусить и сделать проход. А как убрать охрану? Можно рассчитать время прохода автоматчиков с собаками по коридору между рядами проволоки. Оно и так примерно известно – минут тридцать. А вот что делать с солдатом на вышке, у которого пулемет? Снять, но вышка стоит за двумя рядами проволоки снаружи. Винтовка нужна, но это шум. И винтовки нет, и вообще все плохо и безнадежно.

Алексею иногда от таких размышлений и ожидания, когда придут за ним и отведут, как командира на расстрел, хотелось просто броситься на проволоку. Пусть рвут собаками, пусть расстреливают из пулемета. Но это хоть какое-то действие. Полное бездействие угнетало до состояния нежелания жить вообще.

Алексей стоял, полный отчаяния, до тех пор, пока по двору не стали ходить автоматчики с собаками и запирать бараки. Он шел по бараку к своим танкистам и думал об одном. Жить, очень хочется жить, чтобы сражаться! Почему на его земле чужие люди со своими порядками, по какому праву они здесь распоряжаются? Почему вообще он, гражданин своей страны, на территории своей страны сидит в каком-то бараке? Бежать, бежать, зубами перегрызть проволоку, если надо, то и глотки немецких солдат, а если придется, то и их собак. И бежать, сражаться, убивать, гнать из своей страны.

Руслан Омаев пришел в себя от холода. Где-то наверху слышались характерные звуки накрапывающего дождя. Капли постукивали, стекали по бревнам и попадали молодому чеченцу прямо за ворот гимнастерки. В голове гудело, тело затекло, особенно ноги. Он совсем их не чувствовал. Руслан решил было, что ранен в ноги или их совсем оторвало. Но потом, без паники, он стал пытаться шевелить ими, шевелил до тех пор, пока не почувствовал покалывание в мышцах.

Вместе с тем к нему пришло осознание того, что он жив и находится где-то под завалом из бревен блиндажа. И как только в голове всплыло слова «блиндаж», память сразу вернулась к нему. Танкист вспомнил ожесточенный бой, длившийся двое суток на высоте. Вспомнил, как он стрелял из танкового пулемета по немецкой пехоте. Они перебегали по полю, стараясь укрыться за танками и бронетранспортерами. Но он находил их через диоптрический прицел и жал на спусковой крючок.