>Алексеев. Признаюсь, мне трудно ответить на ваш вопрос. Я думал, но, кроме его высочества, я не нашёл имени, которое бы встретило более или менее единодушную поддержку командующих войсками.

>Гучков. Понимаю… В Петрограде многие хотят Брусилова.

>Алексеев. В случае назначения Брусилова Верховным главнокомандующим я вынужден буду немедленно подать в отставку. И, возможно, не я один.

>Гучков. Понимаю и это. Но и вы поймите меня. Брусилова проталкивает Родзянко. Старый спрут упустил власть третьего марта и теперь тянет щупальца к армии. Знаете, его родство и связи… Нам надо избавляться от друзей Родзянки. Я лично заинтересован в вас и надеюсь на взаимность. Не вижу замены вам в должности наштаверха. А при некотором благоприятном стечении обстоятельств способствовал бы и продвижению вашему на ступень выше…

>Алексеев. Благодарю, Александр Иванович.

>Гучков. Вот и ладно. Об этом есть ещё время подумать. Теперь мне срочно необходимо ехать: по фронтам и в Петроград. О состоянии армии доложите мне письменно. (Встаёт, надевает шапку.) До свиданья.

>Алексеев. Александр Иванович!

>Гучков. Что ещё?

>Алексеев. Могу ли я спросить вас о дальнейшей судьбе государя?

>Гучков. Это не моё дело. Пусть думает Милюков… и этот психопат Керенский. Желаю здравствовать. Я в вас заинтересован.

>Алексеев. До свиданья.

>Гучков. Не надо провожать. (У двери неожиданно останавливается.) Вы скоро и легко отречётесь от меня, Михаил Васильевич. Мы встретимся с вами в Екатеринодаре в августе будущего года, в отвратительной нечистоте и хаосе Гражданской войны. Смерть уже будет прибирать вас к рукам, и через два месяца мы расстанемся навсегда… Надолго… А мне – ещё восемнадцать лет бессмысленной, хотя и благополучной жизни. До встречи.

Исчезает во тьме. Вагон содрогается как при начале движения. Слышен свисток локомотива и колёсные пары выдают первые стуки. Стены, мебель и утварь начинают покачиваться. Поезд едет, постепенно убыстряясь и при этом не двигаясь с места.

>Алексеев (берёт со стола бумагу и, повернувшись к нам, зачитывает). «Военному министру Гучкову. Секретно в собственные руки. Донесение от двенадцатого марта тысяча девятьсот семнадцатого года.

Материальное состояние действующих армий ухудшается…

Приостановленный прилив укомплектований и конского состава повел к тому, что большая часть дивизий встречает наиболее важный весенний период в некомплекте и с расстроенными обозами…

Количество орудий, приходящихся на тысячу бойцов, у нас постепенно понижается, тогда как у нашего противника оно возрастает. Количество пулеметов едва ли удастся довести до восьми на полк, и то без соответствующего обоза, а теперь, по-видимому, мы не будем получать и установленного числа винтовок, вследствие чего часть людей останется невооружённой…

Моральное состояние армии недостаточно определилось, вследствие всего пережитого и неусвоенного ещё умами офицеров и солдат, равно вследствие проникающей в ряды пропаганды идей, нарушающих установившийся веками военный порядок… Это в общем ходе событий явится наиболее опасным моментом для России. Хорошо осведомлённый противник, конечно, учтя это обстоятельство, постарается использовать наш период слабости для нанесения решительного удара.

Неизвестно, кого обвинит тогда в поражении общее мнение армии…»

Последняя фраза заглушается, и дальнейшая речь тонет в нарастающих звуках оркестра, бравурно играющего Марсельезу, которая, однако, на каком-то такте незаметно переходит в «Эх, яблочко!».