Сифилис оказывается идеальным маркером греха. Он сокрушает кости и суставы, опору человеческого тела, на котором держится все. Причем, с одной стороны, кости в анатомии того времени ассоциировались с землей (см. Везалий «О строении человеческого тела»), с другой – это аллюзия на Адама, сотворенного из праха. Сифилис поражает слизистые оболочки рта и гортани, лишая божественного дара речи лгуна-юриста. Проваленный нос сделает лицо ровным и чувствительным к запахам «общего блага». Лишенные волос мерзавцы, будут видны всем, а хвастающие мнимыми военными ранами получат настоящие рубцы. Стремящиеся к наслаждению без любви навсегда утратят способность к соитию:

И какими бы знаками ни отметила болезнь афинян, Тимон жаждет, чтобы она распространилась как чума, и город стал своей противоположностью – рвом, в котором по заслугам люди закончили свой путь и человеческий род прекратил бы свое существование. Тимон сравнивает нападение Алкивиада на город с чумой, поскольку она стремительна, быстро распознаваема и скоротечна, но ее кары можно избежать, так как она уничтожает не всех, тогда как вторая болезнь – сифилис – более коварна. Заболевшего трудно распознать сразу, поэтому ею можно заразить множество людей, включая потомство. В этом отношении она сродни грехам и порокам, которые незаметно повреждают душу и тело, и их трудно искоренить.

Если Тимон Афинский проклинает мир и стремится заразить людей, Дж. Донн констатирует, что Мир уже находится в состоянии болезни, хотя также не называет ее в поэме «Первая Годовщина. Анатомия Мира» («The First Anniversary. An Anatomy of the World», 1611), написанной на годовщину смерти дочери своих друзей, Элизабет Друри. Чтобы выяснить, чем болен мир, он предпринимает попытку анатомирования его тела. Анатомический дискурс был одним из самых популярных в раннее Новое время и воплощал желание понять и подробно описать устройство живого организма. Практика анатомии распространяется и на интеллектуальные эксперименты. В XVI в. под влиянием публичных лекций появляется специфический «жанр анатомии». Его примером может служить роман «Эвфуэс, или Анатомия остроумия» Джона Лилли (John Lyly, ок. 1553/1554–1606; «Euphues, or the Anatomy of Wit», 1578) и пародия на эвфуистический стиль в памфлете Томаса Нэша «Анатомия абсурда» (Thomas Nashe, 1567–ок. 1601; «The Anatomy of Absurdity», 1589), а также вышеупомянутая «Анатомия меланхолии» Р. Бертона.

Поэтический дискурс Донна разворачивается на грани вивисекции и интеллектуального анализа духовного состояния Мира. Во вступлении, озаглавленном «Похвала усопшей и Анатомии» («To the praise the Dead, and the Anatomy»), Донн делает риторическое допущение:

Поэт видит мир в состоянии метафизического конца Света. Но он выводит нас за пределы текста «Откровения Иоанна Богослова», поскольку здесь нет ортодоксального описания Страшного Суда Царствия Небесного. Его концепт разворачивается на пересечении медицинского и теологического дискурсов.