– Иду, – хмуро сказал я, натягивая теплый комбинезон. Конечно, он меня не слышал, но исчез из окна, направившись, видимо, к кессону.

Дом у нас большой, больше, чем у Лешки. Есть кухня, на которой живут мама с папой, а по вечерам, наконец собравшись все вместе, мы сидим перед экраном и смотрим передачи со Станции. Есть кладовка, она же шкаф и моя комната, в которой раньше стоял насос. Но папа вынес его наружу, и сразу стало свободнее. У Лешки только перегородка, за которой он живет и куда едва вмещается диван. Поэтому Лешка так любит приходить ко мне. А Марка мы не пускаем.

Я еще больше нахмурился, вспомнив Марка. Марк противный, вечно хвастает тем, что родился на Станции, а не дома на Титане, как мы с Лешкой. И пусть. Нам с Лешкой все равно. И близняшкам все равно – они тоже родились на Станции.

Домофон снова пискнул.

– Ну, чего так долго? – хрипло буркнул Лешка.

Я натянул куртку, прикрыл маской лицо и почувствовал, как прохладный поток воздуха защекотал ноздри. Перчатки взял мамины запасные. Отцовские постоянно спадают с рук.

– Жду-жду, – начал Лешка, едва я появился из кессона. Его голос глухо раздавался из-под маски.

– Перчатки искал, – оправдался я.

Лешка усмехнулся, видимо вспомнив историю с моими варежками.

– Ну ты, Зим, даешь! Идем к Марку?

Зим – это меня Лешка так называет. Вообще-то я Айзек. Ну, в честь того, который написал книги. Из этих книг потом еще много имен взяли чтобы назвать тут проливы. Сам я не читал, но учебному терминалу верю. Вот от его фамилии Лешка мне прозвище и придумал. А может потому, что я зимой родился. Марка он называл умником, а сам был просто Лешкой.

– А чего к Марку?

– У него что-то интересное есть.

Я пожал плечами.

К Марку так к Марку. Будет умничать – всегда можно уйти. Все равно сидеть дома до ужаса надоело. Наконец закончились дожди и верхние ветра унесли грозы далеко к морю Кракена. Над озером повес привычный желтый туман, сливающийся с таким же желтым небом. Папа рассказывал, что там над облаками очень красиво. Огромная планета с кольцами, а еще станция, похожая на проткнутый спицами бублик, на которой целых сто сорок человек живет. Ничего, когда-нибудь…

Дом Марка за холмом. До него прыжков двести. У них дом не купол, как обычно бывает, а конус с антенной наверху. Отец Марка связист и работает прямо дома. Странный дом и холм странный – пологий с одной стороны и совершенно отвесный с другой. Мы часто прыгали с него с самодельными крыльями из пластика – пытались летать. Там не высоко – метров тридцать всего, а удержаться в воздухе удавалось всего на пару секунд – слишком крылья маленькие, а взять пластик для новых негде.

Марк стоял на холме скрестив руки на груди и ждал нас с Лешкой. Любой из нас раскинув руки пригнул бы вниз, завершив медленное падение скольжением по бурому песку, но Марк повернулся и с загадочным видом скрылся за гребнем холма.

Под холмом были припрятаны наши крылья, закопанные в песок и придавленные камнем. Раздобытый с таким трудом пластик никто не должен видеть из взрослых, иначе быстро применят для своих нужд. Я давно предлагал соединить все три конструкции вместе и сделать одно нормальное крыло, и полетать как следует, пока нас не застукали за этим делом.

– Давно вас жду, – недовольно сказал Марк. Он был выше меня на голову, а куртку носил оранжевую. Сегодня за его плечами красовался увесистый рюкзак отца.

– Зим долго одевался, – оправдался зачем-то Лешка. Знал, что мне Марк слова не скажет. Я полгода назад продал ему ту настоящую открытку с Земли с нарисованным деревом, с которой он ходил на день рождения к близняшкам. Продал за настоящую страницу журнала, который его отец привез со Станции. Все интереснее чем дерево на фоне странного синего неба. С тех пор Марк недолюбливал меня, но не презирал как раньше.