Когда шаги окончательно стихли, дед Ерошка тихо присвистнул через нос:

– Охолонись, братцы, дыши всей грудью. Танюха?

– Туточки, – из густой травы поднялась красавица-казачка, в руках у которой было тонкое черкесское ружьё с взведённым курком. – Утекла беззубая ведьма?

– Нишкни мне тут! Знаешь, какой у ей слух?! – на всякий случай перекрестился старый пластун. – Свезло нам, хранит Господь, добрались, здесь и обустроимся. Покажешь хлопцам Линию?

– Коли надо, покажу. С чего ж нет?

Оба наших героя сию же минуту воспрянули духом, приняв расслабленные позы скучающих красавцев-мачо-жигало где-нибудь на отдыхе в жаркой Ницце. Девушка поправила папаху, мотнула головой, приглашая следовать за собой, и пошла в кусты, покачивая бёдрами, словно «Испаньола», вышедшая из порта Бристоля. Два студента одновременно вывалили языки и наперегонки рванули следом. Идти пришлось относительно недалеко.

– Татьяна, Танюша, Танечка-а! Не имя, а огонь, огнище, а?! Уж позвольте мне так называть вас, как старшему по званию…

– Вах, зачэм кукарекаишь такой красивий дэвушка пряма в розовый ушко, э? Ей камплимэнта нада гаварыть, а не про субординацию, да?!

– Слушай, как тебя там… кунак! А ты не слишком часто открываешь свой кунацкий рот? Вот сложи туда все свои предложения, прожуй хорошенько, зафиксируй челюсти сжатыми и так ходи. А говорить будешь, когда спросят!

– Ти мне кто – папа, мама, дэдушка? Язык распускаит, руки распускаит, сапсэм распущенный стал! Как это у вас па-русски? Дебила кусок, э?!

Бескровная обернулась ровно в ту секунду, когда один схватился за кинжал, а другой за саблю. И почему-то одного спокойного взгляда её карих глаз хватило, чтоб ребята почувствовали, что ведут себя как дети в садике «Ромашково».

– Сюда смотрите. – Казачка раздвинула руками заросли орешника. – Вот она, Линия.

Бывшие студенты сунулись за ней и едва не полетели вниз с коварного обрыва. Вася с Зауром невольно опустились на колени, не веря своим глазам – горная порода была словно срезана раскалённым гигантским ножом, располосовавшим землю вдоль каменистой речки.

– Гладкое, как стекло! – Ошарашенный Барлога обернулся к другу: – Слушай, как вообще такое возможно?

– В девятнадцатом веке? – сипло откликнулся Заурбек. – Я даже не уверен, что у нас в двадцать первом техника на такое способна. Ну, разве в Голливуде, компьютерная графика, по-другому никак…

Разрез шёл абсолютно прямо, наверное, метров двести, дальше уже изгибался под прямым углом и наконец поворачивал в сторону так, словно некто, планировавший эти земляные работы, первоначально вычертил их на карте, а после с педантичной дотошностью перенес на реальную местность. Ломаная линия начиналась от дальнего склона безымянной серой горы, пролегала вдоль широкой, но неглубокой речки и терялась в горном ущелье.

Татьяна опустилась на одно колено и выразительно постучала костяшками пальцев по краю, спекшемуся в единую зеркальную массу:

– Не знаем, кто таковое сотворил. Однако ж версты на две, а то и три энта линия тянется. И вдоль уреза завсегда происходит что-то. Бесов здесь видели, дэвов одноглазых, барсов с синими глазами, чёрных волков в черкесках. Раньше от думали, мол, поблазнилось, ан нет… Да вот хоть та же Мать болезней не зря тут шастает!

– Местный фольклор? – поморщился Василий, а господин Кочесоков согласно покивал.

Он, как житель Владикавказа, естественно, имел какое-никакое представление о древних местных мифах, верованиях и сказках. Поэтому после секундного размышления быстро просветил:

– Мать болезней считается одной из самых опасных ведьм на всём Кавказе, в Чечне, Дагестане, Армении и Закавказье. Появляется в образе уродливой старухи с мешком за плечами. Именно в этом мешке она, согласно поверьям, и носит все болезни. Если попросит еды, значит, жди в ауле голода. Если шкуру барана или кусок ткани – будет мор скота. Но хуже всего, когда Мать болезней погладит по голове или скажет ласковое слово о ребёнке.