– Что я должен сделать, чтобы заслужить твою милость? Только скажи! – Голос Микаэля почти срывался на визг.

В его разуме загорелись мысли-таблички. Твердые и короткие, они походили на пролаянные приказы.

– О, конечно. Конечно! Я добуду тебе кого-нибудь. Бедняжка. Я бы тоже был голоден.

Со стороны Оллевейн послышался стук, и Микаэль бросил быстрый взгляд на промелькнувшую тень. В темноту бросилась портовая крыса, державшая в пасти остатки рыболовной сети, провонявшей дарами моря.

Когда Микаэль повернул голову обратно, Сифграй уже исчезла. Шахтер остался один. Бившееся неподалеку темное море, казалось, тоже обещало чудеса. Но Микаэлю было достаточно и одного за ночь.

Он вернулся в дом, порылся в кладовке и вынул старое кайло – чуть погнутый инструмент, которым он пробил в шахте баллон с техническим кислородом. Затем состряпал простейший коктейль из успокоительного и воды, после чего набрал его в шприц. Вытащил из сарайчика на заднем дворике тачку, на которой возил от пирсов березовые чурки, поставляемые ему на заказ.

Закинув кайло в тачку, Микаэль выкатил все это барахло на Пил-стрит. Огляделся, вдыхая сладкий воздух, от которого буквально текли слюни.

– Чудесная ночь, детка. А следующие станут еще чудеснее.

Невнятно напевая, он отправился бродить по спящим улицам Лиллехейма.

Ли́сбет забрала с заднего сиденья вольво молоко и пару упаковок сухих завтраков, после чего закрыла машину. В голове до сих пор раздавался костяной, лакированный стук, с каким шары для боулинга сшибали кегли. Эта смена в круглосуточном боулинг-клубе «Папа Шар» чуть душу из нее не вытрясла. Все чертова подвыпившая компашка, решившая опрокидывать по бокалу пива за каждый страйк, а играли они отменно. Как и ревели от восторга. Но сейчас Лисбет уже в Лиллехейме, и грохот останется лишь во сне.

Ежась от утренней прохлады, Лисбет прошла по дорожке к дому. Она слышала об облаке, перепугавшем весь городок, и беспокоилась о Саре. Десятилетняя дочь оставалась одна, когда Лисбет выпадала ночная смена в «Папе Шаре», располагавшемся в южной части Мушёэна. В такие сутки мать и дочь, живших вдвоем вот уже два года, разделяли восемь часов смены и чуть больше пятидесяти километров.

Еще раз удостоверившись в том, что небо четвертого августа напоминает просторную голубую колыбель, Лисбет вошла в дом. Внутри ее встретила та же прохлада, что и снаружи, словно Сара спала с открытым окном. Лисбет прошла на кухню, подсознательно ожидая торопливый топот. Но Мясодав не спешил приветствовать хозяйку.

– Вот же две сони, – с улыбкой сказала Лисбет, ставя молоко в холодильник, а сухие завтраки – в шкафчик.

Она прошла в комнату дочери и обнаружила, что кровать пуста, а окно наглухо закрыто. И все же откуда-то тянуло сквозняком.

Лисбет вышла в коридор и крикнула:

– Мясодав, ко мне!

Женщина рассчитывала на верность и послушность мастифа. Уж он-то точно не станет прятаться, даже если Сара, решив устроить розыгрыш, с хихиканьем удерживает его сейчас где-нибудь в платяном шкафу за ошейник.

Однако Мясодав, хоть и прозвучала команда, не появился, и Лисбет забеспокоилась по-настоящему. Она быстрыми шагами обошла весь первый этаж дома и в растерянности замерла перед задней дверью. В лицо женщине бил легкий ветерок.

Сперва Лисбет не поняла, что видит, но потом ее мозг с мерзким лакированным стуком соединил отдельные картинки в зловещее полотнище.

Задняя дверь коттеджа была выбита и теперь висела на одной верхней петле. Внизу лежал неотзывавшийся Мясодав. В носу мастифа запеклась кровь; пробитый в нескольких местах череп потерял привычную форму. Собака словно прикорнула в луже собственной крови.