Оставив врача, я распахнула дверь. Служанка, сидевшая в полумраке комнаты, поднялась, увидев меня. Я знаком остановила ее, потом сняла туфли, чтобы ступать потише, и на цыпочках приблизилась к кровати.

Лицо у Александра было такое же, как утром, – белое, без единой кровинки, кожа словно обтягивала скулы, под глазами залегли черные круги. Голова его металась по подушке, сквозь бинты на груди проступала кровь. Правая рука была в лубке, и когда он нечаянно шевелил ею, с его губ срывался стон. Он бормотал что-то – похоже, это была ругань, и я заметила, что его левая рука часто сжимается в кулак.

Меня обожгли жалость и сочувствие. «О мой любимый! Любимый мой! Единственный мужчина, с которым я когда-либо была счастлива, как же спасти тебя?!»

Наклонившись, я коснулась его левой руки, и он бессознательно сжал мои пальцы так, что едва сдержала крик боли.

–– Вот-вот, – прошептала служанка, заметив это. – У него еще довольно силы, мадам герцогиня. Сейчас уже не так, а пару часов назад он так метался, что с ним едва два лакея справились.

Я молчала. Ужасно было видеть столь беспомощным человека, которого я знала таким сильным, уверенным, мужественным. Мне было больно. Сейчас, когда я глядела на своего мужа, мне самой было трудно представить, что он выживет. Я взглянула на свои пальцы. Они хорошо почувствовали, как горяча ладонь Александра. Казалось, ею можно обжечься.

Хрипло ругаясь, он вдруг закусил губу до крови, и легкая розовая пена показалась у него на губах. Он жадно хватал ртом воздух, лицо его покрылось испариной, и весь его вид, казалось, выражал страшную жажду. Я взглянула на служанку.

–– Нет, – зашептала она испуганно, – пить нельзя! Господин доктор сказал, до самого утра нельзя, не то герцог тотчас умрет!

–– Оставайтесь здесь, – бросила я, направляясь к двери.

Д’Арбалестье раскладывал свои инструменты на столике.

–– Вы сделали все, что могли, не так ли, мэтр? – спросила я.

–– Надеюсь, мадам. Я зашил ему рану в боку, наложил лубок, вытащил две пули из груди.

–– Он так бледен, – проговорила я сдавленно.

–– Да, кровопотеря очень велика. Если он выживет, надо будет несколько месяцев кормить его бифштексами и поить красным вином – это поможет восстановить силы.

Помолчав, д’Арбалестье добавил:

–– Я еще несколько раз перевяжу его, мадам, побуду пару дней… а потом уеду.

–– Значит, вы…

–– Я буду заезжать. Но у меня есть другие больные. И выхаживать герцога должны вы сами.

–– Но я же не умею перевязывать! – вскричала я в отчаянии. – Я вообще ничего в этом не понимаю!

–– Я научу вас. Кроме того, в деревнях достаточно повитух, которые умеют это делать… да и брат господина дю Шатлэ, полагаю, вскорости появится.

Обдумывая все эти печальные перспективы, я прижалась лбом к косяку двери. Мне и самой было дурно.

–– Доктор, – прошептала я, – дайте мне чего-нибудь от горла. Я простужена, а мне ведь нужно в такой ситуации быть на ногах.

Он посоветовал мне полоскать горло бертолетовой солью и не переохлаждаться – средства, которые и без того были мне известны, а потом попросил внимательно слушать то, что он будет говорить мне насчет ухода за раненым. Зная, что многие служанки тупы и непроворны, я поняла, что тягостная обязанность по перевязыванию, по сути, падет на меня.

Дни после отъезда д’Арбалестье – четверг, пятница, суббота – выдались необыкновенно тяжелыми.

Александр не приходил в сознание. Лихорадка, казалось, даже усилилась, когда уехал врач. С губ герцога по-прежнему срывался бред: чаще – беспощадная ругань и проклятия, изредка – мое имя или тихое бормотание. Я вслушивалась в его голос, пытаясь найти в словах что-то связное, но тщетно. Порой, отойдя к распятию, чтобы помолиться, я вскакивала с колен, услышав «Сюзанна», подбегала к постели, и с жестоким разочарованием понимала, что Александр звал меня в беспамятстве. Иногда, чаще под утро, он переставал метаться и, затихнув, лежал с полуоткрытыми глазами, но, несмотря на это, не слышал и не видел меня, когда я над ним склонялась.