Мама заходила ко мне, неприкаянная, не могла сказать ни одного путного слова, топчась на ерунде, которая бесила меня, отвлекала от истинного… Она тревожила меня только чтобы сказать очередную ненужность. Я ощущала себя неблагодарным Базаровым, но вполне понимала его. Мне было жаль предков, но обитать с ними я больше не могла. Моя любовь к ним перешла в хронический долг, потому что они угнетали меня своей заботой и приземленностью. Я чувствовала, что мои добрые дела по отношению к ним совершаются как-то механически. Порой я вспоминала то непреодолимое чувство тяги и восхищения, которое вызывали во мне родители еще десять лет назад. И мне становилось цепляюще-грустно.

Родители мне казались чуть ли на жалкими из-за своей чрезмерной любви ко мне. Любви, основанной на том, что как личности они, еще не пройдя пятидесятилетнего рубежа, полностью похоронили себя. Остались хорошими людьми, но без полета, к которому я рвалась. И я оказалась единственным приличным достижением на их веку… Мне хотелось оттолкнуть их подальше из-за этого. Хотелось, чтобы они поднялись и начали, наконец, летать. Мои родители идеальны по отношению ко мне. Но и это не лишено недостатков. Человек найдет их во всем, что я и делаю без зазрения совести. Слишком привыкла охранять свое внутреннее поле, чтобы меняться теперь.

Горечь одиночества и радость в глазах родителей… Жаль их безмерно, оставленных погребенных в провинции. Нет слова страшнее, ибо это олицетворение всего засасывающего, уничтожающего лучшие порывы, отрывающего крылья, впрыскивающего яд в мозг, постепенно приводя его к деградации. Сами себе мои предки выбрали эту жизнь… Они молоды, могли бы встряхнуться, уладить вопросы с недвижимостью и переехать ко мне в большой прекрасный город, где столько людей и возможностей… Но они продолжают утрачивать жизненные ценности и радости, все более сужая поле своего существования.

Детские воспоминания, несмотря на их ерундовость, пропитаны какой-то цельностью, ощущением дикого счастья, которое теперь с лета годов вызывает горький отклик и едва ли не зависть к самой себе тех лет. Порой так тянет остановить время… Я никогда не понимала Фуста. Непередаваемая атмосфера фантазий и родственных им воспоминаний, включающая запахозвуки и особое преломленное восприятие, даже свет… Я слышала теорию о том, что воспоминания со временем трансформируются и дополняются фантазиями. Видимо, со мной именно это и происходит, я всегда чуяла какой-то подвох в собственной памяти, что и толкнуло меня на заре начать систематизировать свою жизнедеятельность. Это как сон, обработанный и отполированный годами, дополненный тем, что почему-то запало в душу. Все и не так совсем было, возможно… Очень часто, пересматривая фильмы из детства, я, уверенная в правильности отпечатавшихся в голове фраз, при пересмотре слышала совсем иные.

Я мало что оставила от своего подросткового возраста. Только теперь начинаю думать о том периоде как о становлении себя и поиске свободы, но тогда я не воспринимала себя как какого-то стереотипного подростка. Может, именно пропаганда этого образа и делает подростков такими – причина заменила следствие. Я даже не хотела взрослеть, а это происходило по инерции. Должным образом я не насладилась этим периодом, хотя во многом он продолжается до сих пор.

Раньше я с потаенной горечью присматривалась к шумно щебечущим компаниям, но останавливалась и не делала последний шаг. Это спасало меня сотни раз. Спасало от белиберды подросткового сплочения и от последствий лихой жизни при отсутствии мозга. Вместо этого я бегала с гитарой в музыкалку и обратно, по пути впитывая The Rasmus и вполне радуясь этому обстоятельству. Без них я едва бы выжила. Подростку в этом осознанном кошмаре взросления и понимания ужаса окружающей его клоаки насущен тихий светлый островок, хоть со временем белиберды меньше не становится. Просто кожа задубляется. Ничего не меняется лишь для тех, кто застыл в развитии, кто развитие это и не начинал. Хотя взросление порядком отравляет жизнь – теперь мне труднее отвлекаться, я постоянно думаю о том, что заболею, умру, потеряю эмоции…