Мало ли какие шакалы могут нанести ночной визит вежливости, не говоря уже о демонах. Но молитва китайца, возможно, поможет как-нибудь договориться с инфернальными пережитками прошлого. Ведь там, откуда пожаловал белый человек, потусторонний мир и зазеркальный давно считался каким-то пережитком, хотя люди прикасались к этому пережитку каждый Божий день, заглядывая в обыкновенное зеркало.

К счастью, проводник скоро освободился от молитвенных приготовлений ко сну и помог спутнику отыскать совсем недалеко местечко на берегу ручья, развести костёр, чтобы поставить котелок с горной зубодробительной водицей.

Зубодробительной её сразу окрестил европеец, потому как решил сначала утолить жажду прямо из котелка и закашлялся при первом же глотке. Всё же, немного отдышавшись, белый дикарь сделал пару внушительных глотков и снова задохнулся от холода, мигом сковавшего не только дыхательные пути и носоглотку, но даже вызвавшего из глаз ещё не успевшие замёрзнуть слёзы.

– Пока ночь не посетила Друк Юл, нужно увидеть хозяину чортэнь, – подал голос китаец.

Ещё раз, поклонившись туристу для вящей убедительности, шерп показал в сторону чортэня. Проводник явно предполагал, что его поведение всё объясняет и даже больше, но вслух говорить ничего не стал. Вероятно, это тоже особенность тибетских обывателей, только турист совершенно ничего не понял и решил на всякий случай уточнить.

– Вот ещё. Зачем это нужно? – скривился он, но всё же пошёл вслед за шерпом к чортэню, к висевшему при дороге полотнищу, потерявшему под солнцем, ветрами и дождями свой первоначальный цвет. Сейчас полотнище выглядело как серо-грязно-лиловая тряпка с нарисованными на ней свежими письменами, болтавшееся на каменной кладке из булыжников, словно транспарант на каком-нибудь Доме Советов.

– Однако, – удивился европеец. – Кто это здесь потрудился? Ведь писано совсем недавно. Или я ошибаюсь?

– Это соёмбо,[15] – пояснил китаец. – Соёмбо хозяину, – он снова поклонился европейцу.

Теперь понятно, почему проводник тащил европейца к чортэню и до сих пор усердно тыкал пальцем с неостриженным длинным ногтем в намалёванные на полинявшем лоскуте письмена. Турист кашлянул, принял важную позу, но, поскольку всё равно без перевода не смог бы понять смысл писанины, попросил китайца перевести письмена на более понятный язык.

– В огне он пришёл, солнце и луна встретили его у дацана, – забубнил шерп. – Но он должен принести смерть или же забрать её. Этому поможет Ян – Инь, единство истоков всего сущего. Это круговорот в прошлом, настоящем и будущем при помощи двух рыб. Соёмбо должно быть золотым. Здесь писано чёрным. Значит, двум друзьям решать – овладевать хозяину силой или же оставить её под небом овладения.

– Это всё здесь написано? Но ведь никто не знает, что мы отправились в дацан! – ошеломлённо прошептал европеец. – Кто же мне советует овладеть силой или же оставить её?

Европеец в растерянности обошёл вокруг чортэня, выискивая глазами – нет ли ещё чего такого-этакого! Но ничего, кроме написанного больше не было видно. Лишь несколько прилежно обглоданных костей, то ли шакалами, то ли леммингами валялось у выложенной из крупного булыжника высокой стелы чортэня.

Шерп посмотрел с едва заметным презрением на белого бедолагу, отошёл в сторону, уселся на особый молитвенный коврик, который он вытянул из перемётной сумы, и неподвижно уставился на мускулистые струи горного ручейка. Видимо, китайцу необходимо было побеседовать с ручейком наедине. От настоящих живых и весёлых струй исходил постоянный серебряный шёпот, переливающийся иногда в хрустальную родниковую песню, так что неудивительно внимание шерпа, оказанное живому собрату.