Сосна качнулась, но ветер уже стих, и Виоле показалось, что дерево кивнуло ей в знак согласия. Сомнений быть не могло, оно услышало ее мысли, и это произошло не впервые. За свою, пока еще не очень долгую жизнь, Виола поведала сосне-оберегу – и «волшебнице», изображенной на нем – немало своих горестей и радостей. Горестей было куда больше. Она верила, что дух «волшебницы» таится внутри дерева и все понимает. Родители часто привозили дочь в этот дом у Пальеозера. Пока жива была бабушка, Виолу оставляли здесь на летние каникулы, но шесть лет назад бабушка умерла, и с тех пор в доме удавалось провести время только на выходных. Начиная с октября и до конца апреля дом пустовал, но на майские праздники родители традиционно устраивали открытие сезона с шашлыками, приглашая в гости соседей-дачников. Было весело, шумно и вкусно. Здесь, среди сосен-карсикко, на берегу огромного озера с прозрачной, янтарного оттенка водой, еда казалась вкуснее, люди – добрее, а жизнь – счастливее. Все радости Виолы были связаны с этим местом. Наверное, потому что «волшебница» на сосне-обереге не позволяла случаться горестям. А вот в поселке Гирвас горести преследовали Виолу чуть ли не каждый день. Причем, издевки одноклассников и соседской ребятни в расчет не шли, Виола к ним привыкла и даже внимания не обращала на выкрики вроде: «поганая ведьма», «придурочная» или «дебилка». Пусть их, лишь бы не трогали. А то ведь мог и кусок грязи в спину прилететь, или камень. Но даже это было сущей ерундой: синяки на теле – дело временное. Но бывало, случалось такое, что раны в душе не заживали подолгу. Сосна-карсикко помогала все забыть, но некоторые моменты глубоко врезались в память, как зарубки на древесном стволе.

***

– Твоя выхухоль белоглазая мне баню сожгла! Просыпаюсь, гля-ядь, а она стоит за окном и воет, как над покойником, и за ней дым уж стелется, да гарью вовсю несет!

Виола узнала явившегося к ним в дом мужчину. Той ночью она проснулась и обнаружила себя в чужом дворе, стоящую в клубах дыма. Что-то горело. Оглядевшись, она увидела длинные языки пламени, протянувшиеся от бани к другим постройкам, в том числе и к бревенчатой стене дома, за которой была спальня хозяев. Виола заглянула в окно и завопила во все горло, спеша разбудить их. Вместо того, чтобы тушить огонь, проснувшийся хозяин отчего-то рассвирепел и попытался наброситься на нее с кулаками. Пришлось бежать, но на рассвете этот мужчина пришел к родителям с разбирательствами.

Виоле еще и шести не исполнилось, но она запомнила, как ей было страшно. Она спряталась под кроватью и замерла там, прислушиваясь.

Родители осторожно возражали.

– Ты опомнись, Василий! Она спичку-то зажечь не умеет еще! – пытался вразумить пострадавшего односельчанина отец.

– Может, искры ветром раздуло? Или угли из поддувала на пол выкатились, да ты не заметил? – предположила мама («Мама Катя», – мысленно поправила себя Виола).

– Угли выкатились, говоришь? Не-е-т. Я что, первый раз, что ли, баню растопил? Никогда не выкатывались, а тут, значит, выкатились, и как раз тогда, когда Виолка ваша к нам наведалась! Ежу понятно – она это натворила! Бельмы свои бесовские выкатила, вот и вспыхнуло… Они ж у ней горели, точно угли, белые угли, точь-в-точь! С такими глазищами никаких спичек не надо!

– Ну, чего придумываешь-то? Ничего не поделать, так уж случилось, никто здесь не виноват. Зачем пятилетней девочке твою баню поджигать? – голос мамы Кати потяжелел, – похоже, она начала сердиться.

– Еще спрашиваешь «зачем»! Это ж ведьмино отродье, всем известно! А у них только одна радость – человеку напакостить, чтоб злился да горевал!.. Они в нашем горе свою силу черпают!