Я кивнул. И ухмыльнулся. Один из них был телохранителем Вулфа от столичного агентства, а другой – стенографом от Миллера.

– Конечно помню. На короткой дистанции смогли управиться двое.

– Совершенно верно. В один из этих дней сюда пришел мужчина и попросил спасти его от нависшего рока. Он выразился не так, но суть заключалась именно в этом. Взяться за его заказ оказалось невозможным…

Я уже открыл ящик своего стола, извлек из него скоросшиватель, пролистал бумаги.

– Да, сэр. Нашел. Я прочитал этот отчет дважды. Он немного обрывочен: стенограф Миллера оказался не слишком расторопным. Он не смог записать…

– Фамилия – Хиббард.

Пробежавшись по напечатанным страницам, я кивнул:

– Эндрю Хиббард. Преподаватель психологии в Колумбийском университете. Приходил двадцатого октября, в субботу, то есть ровно две недели назад.

– Прочти это.

– Viva voce?[1]

– Арчи, – Вулф устремил на меня взор, – где ты этому нахватался, где ты научился произношению и что, по-твоему, это означает?

– Мне прочитать эту запись вслух, сэр?

– Но только не громко, черт возьми! – Вулф осушил бокал, откинулся в кресле и сплел пальцы на животе. – Приступай.

– Понял. Сначала идет описание мистера Хиббарда. «Невысокий джентльмен, около пятидесяти лет, острый нос, темные глаза…»

– Хватит. Для этого я могу напрячь свою память.

– Да, сэр. Судя по всему, мистер Хиббард начал со слов: «Здравствуйте, сэр, меня зовут…»

– Пропусти любезности.

Я пробежал глазами страницу:

– Отсюда пойдет? Мистер Хиббард сказал: «Мне посоветовал обратиться к вам один друг, чье имя упоминать нет необходимости, но движущей силой послужил обычный страх. Меня привел сюда ужас».

Вулф кивнул. Я начал читать с отпечатанных листов.

М и с т е р   В у л ф. Да. Расскажите о них.

М и с т е р   Х и б б а р д. Как вы могли понять по моей визитке, я работаю на кафедре психологии в Колумбийском университете. Поскольку вы специалист, то, возможно, замечаете на моем лице и в манерах стигматы страха, граничащего с паникой.

М и с т е р   В у л ф. Я вижу лишь, что вы расстроены. И я не могу знать, хроническое это состояние или нет.

М и с т е р   Х и б б а р д. Хроническое. По крайней мере, становится таковым. Поэтому-то я и прибегнул к… к вам. На меня обрушилось непосильное бремя. Моя жизнь в опасности… Нет, не так, еще хуже: я лишен права на жизнь. Я признаю это.

М и с т е р   В у л ф. Конечно. Я тоже, сэр. Все мы.

М и с т е р   Х и б б а р д. Чушь! Простите. Я не подразумеваю первородный грех. Мистер Вулф, меня хотят убить. Некий человек собирается меня убить.

М и с т е р   В у л ф. Вот как. Когда? Как?

Тут Вулф вмешался:

– Арчи… Можно обойтись без «мистеров».

– Да, конечно. Этот стенограф потрудился на славу, ни одного не пропустил. Наверное, его вышколили всегда относиться к своему нанимателю уважительно, примерно сорок четыре часа в неделю, в зависимости от обстоятельств. Ладно.

Х и б б а р д. Этого я не могу вам сказать, потому что не знаю. В этой истории есть также некоторые аспекты, о которых я вынужден умолчать. Я могу рассказать вам… Что ж… Много лет назад я причинил вред, и вред непоправимый, одному человеку. Я был не одинок. В этом замешаны и другие, но волей случая основная ответственность лежит на мне. По крайней мере, я так считаю. То была мальчишеская выходка… С трагическим исходом. Никогда себе этого не прощу. Равно как и другие причастные – по крайней мере, большинство из них. Не то чтобы я так болезненно к этому относился, ведь это произошло двадцать пять лет назад. Я психолог, а потому слишком занят болезнями других, чтобы отвлекаться на свои. Так вот, мы покалечили того мальчишку. Погубили. По сути. Естественно, мы ощущали свою вину, и на протяжении всех этих двадцати пяти лет некоторые из нас вынашивали мысль загладить ее. Мы действовали в соответствии с этой мыслью… Иногда. Ну, вы понимаете: мы занятые люди, большинство из нас. Мы никогда не отказывались от этого бремени, и время от времени кто-нибудь из нас старался его нести. Это было нелегко для дола… Другими словами, по мере взросления мальчик становился все более странным. Я выяснил, что еще в начальной школе он проявлял признаки таланта, и, несомненно, в университете… то есть, насколько мне известно, после травмы, он обладал сущей гениальностью. А потом гениальность его хотя и сохранилась, однако извратилась. В определенный момент…