Амерса, вторая дочь Франгоянну, осталась незамужней, уже почти старой девой. Домовитая, «хозяюшка», славная ткачиха, она была очень смуглой, высокой, мужеподобной – и все ее приданое, а вместе с ним свадебные вышивки, работа ее рук, уже много лет хранилось в большом грубом сундуке, где поедалось молью и короедами.

– Доброе утро! Как дела? Как прошла ночь?

– Ах, это ты, Амерса… Ну вот еще одна ночь прошла.

Старуха только проснулась и потирала глаза, бормоча что-то себе под нос. Вдруг послышался шум из-за соседней низкой перегородки. Это был Констандис Трахилис, муж роженицы, спавший за тонкой деревянной стеной рядом с другой девчушкой и маленьким мальчиком. Он только проснулся и стал собирать свои инструменты – тесла, пилы, рубанки, чтобы отправиться в шлюпочную мастерскую, где он работал поденщиком.

– Ты только послушай, какой тарарам он тут устроил! – проворчала старуха. – Вот не может он по-тихому собрать свои железяки. Услышь его кто-нибудь, Бог знает, что подумает!

– «Бедному собраться…» – иронично произнесла Амерса и засмеялась.

Шум от инструментов, которые Констандис где-то там за перегородкой бросал к себе в короб – тесла, пилы, сверла и тому подобное, разбудил роженицу, его жену.

– Мама, что это за шум?

– А ты как думаешь? Это Констандис свои инструменты собирает! – вздохнула старуха.

– «…только подпоясаться», – закончила пословицу Амерса.

Тогда из-за перегородки послышался голос Констандиса.

– Проснулись, мамаша? – спросил он. – Как провели ночь?

– Как, как… Как курица на мельнице, пей свою ракию.

Констандис показался в зимовке. Он был широкогрудый, нескладный –«непутевый», как его называла теща, – и почти лысый. Старуха указала Амерсе на бутылек с ракией, что стоял на полке над камином, и кивнула, чтобы та налила стопку Констандису.

– А инжир есть на закуску? – спросил мужчина, взяв стопку из рук свояченицы.

– Да откуда ж ему взяться?! – проворчала старуха. – Нам бы раздобыть сорок лепешек, – добавила она, подразумевая непредвиденные расходы, случавшиеся обычно в бедных домах, когда на них обрушивается какое-нибудь «счастливое событие» – например, рождение девочки.

– Много хочешь – мало получишь, – сказала Амерса, вспомнив еще одну пословицу.

– Мало вы меня цените, и кривой зять – в радость, – нисколько не растерялся Констандис. – Ну, будем! Чтоб дожила до сорокового дня!

И опустошил залпом стопку ракии.

– До вечера!

Констандис взвалил на себя сумку с инструментами и отправился в мастерскую.

Огонь в камине угасал, лампа мерцала, роженица дремала на своей кровати, в люльке кашлял младенец, и старуха Франгоянну, как и в предыдущие ночи, лежала на матрасе, не смыкая глаз.

Петух пропел первый раз, и вот ей снова, словно видения, стали являться воспоминания. Когда ее выдали замуж, «захомутали», и в качестве приданого отдали ветхий домишко в старой, пустой Крепости, худородный участок в северной дикой глубинке да пашню, на которую также имели притязания сосед и монастырь, она вместе с мужем поселилась в доме вдовы-золовки и разжилась небольшим хозяйством. В ее рядной записи при этом было указано, что за нее отдали столько-то платьев, сорочек, подушек, а также две медные посудины, сковороду, таган и тому подобное. Даже столовые приборы были указаны в записи.

Уже на следующий день после свадьбы ее золовка разобрала все вещи и обнаружила, что из списка не хватает двух простыней, двух подушек, одной медной посудины, а также целого комплекта одежды. В тот же день она потребовала у тещи восполнить недостающее, на что корыстолюбивая старуха ответила: «Что отдала, то отдала, и хватит с вас». Тогда сестра пожаловалась своему брату. И когда он рассказал все своей молодой жене, та ответила: «Если б ты думал о своей выгоде, то никогда бы не согласился на дом в Крепости, где живут одни призраки. И зачем тебе простыни да сорочки, коли ты не смог вытребовать добротный дом, виноградник и оливковую рощу?»