Вторым таким элементом являлись стальные крюки. Двумя рядами они торчали из потолка, каждый ряд на расстоянии двух футов от стены.

Глядя на крюки, Фрик слышал, что дышит так же тяжело, как и в тот момент, когда преодолел последний из восьми лестничных маршей. Звук каждого выдоха и вдоха срывался с губ и отражался от металлических стен.

Зуд, возникший между лопатками, быстро распространялся к шее. Он знал, что это означает.

Он не просто учащенно дышал. У него начиналась одышка и сопутствующие ей хрипы.

Внезапно грудь сжало, воздуха стало не хватать. При выдохе хрипы звучали громче, чем при вдохе, не оставляя сомнений в том, что у него приступ астмы. Он чувствовал, как сжимаются дыхательные пути.

Вдохнуть ему теперь удавалось куда легче, чем выдохнуть. Но он не мог получить порцию свежего воздуха, не освободившись от уже отдавшего кислород.

Ссутулившись, наклонившись вперед, он напрягал мышцы стенок легких и шеи, чтобы выжать из себя застоявшийся в легких воздух. Безуспешно.

Из этого следовало, что его ждет сильный приступ.

Он схватился за ингалятор, висевший на брючном ремне.

В трех случаях, которые он помнил, воздуха ему не хватало до такой степени, что кожа принимала синюшный оттенок, и приходилось вызывать «Скорую помощь». Вид синего Фрика пугал всех, как ничто другое.

Отцепленный от ремня, ингалятор выскользнул из его пальцев. Упал на пол, застучал по стальным плитам.

Хрипя, Фрик наклонился, чтобы поднять ингалятор, голова пошла кругом, он опустился на колени.

Перед глазами все плыло, поле зрения сужалось, со всех сторон его теснила темнота.

Никто никогда не фотографировал его в синей фазе. А ему давно хотелось посмотреть, как он выглядит, становясь цвета лаванды, цвета индиго.

Дыхательные пути сжимало все сильнее. Хрипы становились все пронзительнее. Казалось, он проглотил свисток, который застрял в горле и посвистывает там.

Когда рука вновь нащупала ингалятор, он крепко сжал его и улегся на спину. Напрасно. Лежа на спине, он вообще не мог дышать. Да и воспользоваться ингалятором в таком положении не представлялось возможным.

А над головой сверкали стальные крюки.

Не самое лучшее место для сильного приступа астмы. В груди не хватало воздуха, чтобы закричать. Да и крика бы никто не услышал. Палаццо Роспо строили на совесть: звук не пошел бы дальше этих стен.

Фрика охватило отчаяние.

В кабинке мужского туалета торгового центра Корки Лапута черным маркером расписывал стенки расистскими призывами.

Сам он не был расистом. Ни одна этническая группа не вызывала у него отрицательных эмоций, он презирал человечество в целом. Собственно, среди его знакомых не было человека, который полагал бы себя расистом.

Люди, однако, верили, что вокруг них полным-полно тайных расистов. Им хотелось в это верить, чтобы иметь цель в жизни, чтобы иметь возможность кого-то ненавидеть.

Для значительной части человечества потребность ненавидеть была такой же насущной, как потребность есть или дышать.

А некоторые обожали возмущаться, все равно по какому поводу. И Корки с радостью расписывал стены кабинки, зная, что у некоторых посетителей туалета надписи эти вызовут приступ гнева и добавят новую толику желчи в горечь их жизни.

Работая, Корки бубнил под нос мелодию, которую транслировали по системе громкой связи.

Здесь 21 декабря музыкальное сопровождение не включало никаких намеков на Рождество. Ни тебе «Внемлите песне ангелов», ни «Звона колокола». Скорее всего, менеджмент опасался, что такие мелодии глубоко оскорбят религиозные чувства покупателей-нехристиан, а также враждебно настроят закоренелых атеистов, и они потратят свои деньги в другом магазине.