Бенкендорф этого не слышал и не поручился бы за правдивость. Он орудовал палашом направо и налево, давно потеряв лошадь и слабо различая, где чужие. Кто наваливался, того и бил. По колено в красном от крови снегу и в каком-то сером месиве из разбитых урн. Земля ли то была? Могильный ли прах? Пепел ли? Он не знал.

В самый подходящий момент явился граф Толстой на огнедышащем жеребце и вынес осиянного славой капитана, как валькирия, из битвы.

Спасибо, конечно! Но теперь требовалось наступать. Драгун подвел Бенкендорфу его заводную лошадь, и капитан привычно взлетел в седло.

– Говорят, Бонапарта чуть не зарубили, – сообщил рядовой, перебрасывая офицеру повод. – Наши прорвались на колокольню. Да там охрана. Мамелюки его, слышь, звери.

– Врут, – отрезал Шурка. – Мамелюки пешие не бывают.

– Они ж турки. Им не все едино?

Еще одна причина, по которой мир, даже если и будет подписан, останется на бумаге. Уж больно француз привечает наших врагов – поляков и турок. Если приманит еще и шведов… Бенкендорф не успел додумать неприятную мысль. Затрубили: марш-марш.

Драгуны еще четырежды ходили в атаку. А потом выдерживали удар кирасирской стены вместе с пехотинцами и соскочившими с лошадей уланами. Спешились, свистом и шлепками отогнали коней назад и встали, подняв палаши. Уланы выставили длинные – больше человеческого роста – пики, опустив их на плечи передних гренадер. Те крякали, отпускали неодобрительные замечания, хвалились штыками: мол, самое оно лошади под брюхо, но не перечили, понимая, что лишними чужие лезвия не будут, – усилят частокол, и слава богу!

Удар был страшный. Сам Мюрат в синей шубе с золотыми петлицами промелькнул перед глазами. Две первые линии разметало, как детские игрушки. Третья устояла и заставила французов повернуть. Сколько бы неаполитанский король ни тряс перьями, сколько бы ни крутил скакуна на месте и ни махал кривой саблей, его люди, а вернее, его лошади не пошли дальше.

Но ничего страшнее Бенкендорф не видел. Ближний бой – другое. Не успеешь испугаться, как тебе уже выпустили кишки или ты выпустил. А тут… Стоишь, ждешь, и холод бездействия медленно, но верно обращается в страх. В предчувствие смерти. Самое ужасное в отражении кавалерийской атаки: ты успеваешь осознать происходящее. На тебя несется нечто, превосходящее по размеру, закованное в железо и вращающее саблями.

Сколько раз он был на другой стороне и знал: всаднику тоже страшно. Не потому что трус. А потому что лошадь боится. Скачет, но боится, и ее страх дрожью в руки передается хозяину.

Нет, верхом на стену штыков легче. Поднимут на штыки – прекрасная смерть. Быстрая. Почти без мучений. Хуже, если выбьют из седла и затопчут. Были случаи, когда таких несчастных находили еще живыми на следующее утро после битвы. Без рук, без ног, с разрубленными черепами и раздавленными лицами. Об этом лучше не думать!

А когда сам стоишь и видишь, как горизонт начинает шевелиться, потом в ноги ударяет гул – тысячи подков дружно бьют по замерзшей почве. Чужие, страшные лошади несутся на тебя. И некуда бежать. Кавалерия ближе, ближе. Видно, как ее лихие генералы один за другим подбирают поводья и уходят в сторону, давая место для таранного удара простым всадникам. Те несутся очертя голову, бросив поводья, забыв обо всем. И только впереди на белом коне, покрытом тигровой шкурой, в цирковом плюмаже, в черных усах и кудрях до плеч – лучший кавалерист потрясенного человечества, неаполитанский король, кумир женщин и гроза обоза – божественный Мюрат! Король среди маршалов и маршал среди королей!