Что же делать? Остаться в Нижнем в гостинице или комнату снять, ожидая, пока Корней Петрович съездит в Заярское и уведомит господина Чужанина о моем прибытии? Но у меня нет денег на прожитие, не могу же я постоянно одалживаться у моего спутника! А если господин Чужанин вообще откажется принять меня? Куда мне податься? Как вернусь я в Петербург? Самое ужасное, что мне вообще некуда возвращаться… все мои надежды и упования уже накрепко связаны с Заярским!

Все же лучше ехать с Корнеем Петровичем, решила я наконец. Быть может, господин Чужанин обрадуется моему прибытию, а если даже и нет, всегда легче переубедить человека при личной встрече. Я постараюсь с первой минуты произвести на него самое благоприятное впечатление!

Корней Петрович со мной, конечно, согласился. Теперь оставалось уломать кучера, что я и продолжала делать со всем пылом, красноречием и даже слезами.

Наконец косматый невежа согласился допустить меня в карету, и то лишь когда Корней Петрович наотрез отказался ехать без меня.

– Не повезешь барышню – возвращайся в Заярское один, – сурово заявил он. – А мы наймем себе другого возчика. Но уж не взыщи – о твоих замашках я барину доложу!

Кучер поворчал что-то себе под нос и наконец-то неохотно отворил передо мной дверцу экипажа.

Забравшись внутрь, я обернулась. Кучер по-прежнему держал дверцу своей тощей рукой, обтянутой черной рукавицей, а господин Великанов смотрел на него со странным выражением.

Наверное, его, как и меня, изумил открывшийся нам внутренний вид кареты.

В ней было грязно, неуютно, замусорено, кожа на сиденьях повытерлась и полопалась, да еще была покрыта какими-то темными пятнами. Ужасно несло гнилью. А рессоры, вернее, отсутствие оных! Дилижанс и то шел мягче! Да и дорога оказалась из рук вон плоха, поэтому меня укачало на первой же полуверсте; господин Великанов чувствовал себя не лучше.

Отчего-то я воображала себе своего нанимателя человеком вполне состоятельным, однако карета сия меня в этом разубедила. Как-то странно казалось мне, что можно искать английскую гувернантку – и в то же время держать экипаж, место которому на свалке.

Или хозяин Заярского, зная качество дорог к своему имению, жалел убить на ухабах хорошую карету?

– Я опасаюсь, что у вас может сложиться превратное впечатление о Иване Сергеевиче Чужанине, – проговорил Корней Петрович. – Вы, чего доброго, вообразите его себе этаким провинциальным ведмедем, глядя на эту карету и кучера! Сам диву даюсь, отчего он прислал за нами столь дурной экипаж. Словно и не он этим распорядился! Уверяю вас, это очень умный, тонкий и начитанный человек. К тому же он весьма богат.

Я только и смогла пролепетать:

– О, конечно, конечно! – а потом умолкла, опасаясь, как бы обильный завтрак, которому я отдала должное перед отправлением, не извергся из меня на очередном ухабе.

Кучер иногда приостанавливал упряжку, оборачивался и заглядывал сквозь окошечко в передней стенке кареты внутрь, в наше тесное и неудобное обиталище, освещенное мутным свечным фонарем, который качался под потолком. Наверное, проверял, живы ли мы еще. Мы были истинно чуть живы и мечтали только об одном: добраться до Заярского поскорей.

Однако путь затягивался. За окнами уже смеркалось.

Вдруг Корней Петрович приподнялся с сиденья и принялся выглядывать то в одно окно, то в другое. Мне было плохо видно его лицо, однако, похоже, он сделался чем-то встревожен.

– Вы меня в дороге не раз спрашивали, милая Марья Павловна, что за дело у меня к господину Чужанину, – наконец заговорил Корней Петрович, и я едва расслышала его за скрипом колес – само собой, несмазанных! – и грохотом всех частей этого обветшалого рыдвана.