— Я говорил, что у вас неприёмный сегодня, товарищ майор, — вскочил он со стула у себя за зарешёченным стеклом дежурки, — и я бы и не пустил, но Харламов сказал...

— Ладно, Саш, расслабься. Разберёмся. Главный на месте?

— Не, какой-там! Сразу после планёрки рванул куда-то.

Едва Андрей открыл дверь кабинета, как сразу, одним взглядом оценил обстановку: Генка с Мишкой, наперебой травящие бородатые байки, Харламов, вдохновенно колдующий над банкой с кипятильником... И гражданка Краснова, сидящая у его, Ивано́ва, стола. Перед ней — лист бумаги с наваленной на него горой галетного печенья и кускового сахара, и его же, Иванова, стакан в наградном юбилейном подстаканнике, парящий свежезаваренным чаем. Сама Краснова смеётся взахлёб над шуточками оперов, аж щёки порозовели.

Ещё бы не смеяться... над таким-то цирком!

И вот что интересно: всего час назад, злясь на опоздание Нины Тимофеевны, Андрей даже подумывал, а не плюнуть ли, не взять ли эту молодую? Понятно, что долго не протянет, хорошо, если хотя бы до конца месяца, но, может, за это время удастся подыскать ещё кого-то?

А теперь вдруг чётко понял, что нет. Не вариант. Вся эта свистоплясия — стрельба глазами, молодые гормоны и романтический флёр, который такие вот юные особы приписывают ментам — этого он уже нажрался в своей жизни, аж до сих пор тошнит.

Строго оправив китель и подтянув галстук, прошёл к своему столу. Не глядя по сторонам, выдернул из-под горы печенья лист, глянул на оборот: ну так и есть — его вчерашний, так и недописанный рапорт. Не выдержал, послал Харламову предельно понятный взгляд...

В кабинете висела тишина. Но если опера́ просто затаились, с интересом наблюдая, что же дальше, то Краснова, кажется, уже теряла сознание от страха. Вот и хорошо.

Снял и отложил на край стола фуражку. Нарочито медленно достал из ящика чистый лист, положил перед собой. Выровнял. Сложил руки на столе и наконец, поднял взгляд.

— Слушаю вас, гражданка Краснова.

Хмурился изо всех сил, напуская на себя того самого знаменитого «Ивановского строгача», который сломал сопротивуху такого количества подозреваемых, что, кроме своего портрета на доске почёта ещё и «внеочередного майора»[1] в своё время получил.

Но сейчас что-то явно шло не так. И хотя побледневшая Краснова, замерев, как кролик перед удавом, только и делала, что беспомощно хлопала глазами — сам Андрей тоже чувствовал себя... странно.

Чертовски хотелось отвести взгляд, но было нельзя. Давить, так давить! Вот только и дальше смотреть становилось всё труднее — брови, будто в самоволку, неудержимо ползли из строгой кучи куда-то наверх, в умильный домик, а под ногами вместо твёрдой земли опять колыхалось чёртово облако. И ком в горле, который хочется сглотнуть, но тоже нельзя.

Положение спас Петров, помощник Андрея. Ворвался в кабинет, потрясая кипой бумаг:

— Андрей Иванович, завал на сегодня! Два мордобоя, три жалобы, очередной УДОшник[2] и ориентировки на...

И замолчал, уловив, наконец, атмосферу. Но лёд тронулся. Андрей с облегчением протянул руку:

— Давай! — забрал бумаги. — Далеко не убегай, сейчас рапорт подобью и на участок рванём. Оксана Васильевна, если у вас по существу ничего нет, то не смею задерживать. И обратите внимание, там, на двери снаружи, указаны мои приёмные дни и часы. — И, давая понять, что разговор окончен, демонстративно раскрыл папку с обращениями. — До свидания.

И она вдруг очнулась:

— Нет, подождите! Я... — суетливо зарылась в лежащий на коленях пакет, — я принесла вам... — достала вчерашние рекомендации и ещё какие-то новые бумаги. — Вот, я принесла дополнительную характеристику из института и отзыв с прежнего места работы. Он, правда, в свободной форме, но это только потому, что времени было мало, и я...